Общеизвестно, что одним из результатов политики Сергея Семеновича Уварова на посту министра народного просвещения стало развитие научного востоковедения в России. По мнению Цинтии Виттекер, автора наиболее глубокого исследования литературной и административной деятельности Уварова, он стал «главным столпом ориенталистики в России, как в силу его собственных склонностей, так и благодаря пониманию политических интересов империи на Востоке» [5, с. 31].

Находясь на дипломатической службе в Вене в 1806–1809 годах, молодой Уваров имел возможность ознакомиться с идеями ориентализма – нового европейского интеллектуального течения, сформировавшегося в конце XVIII – начале XIX века. Особенно большое впечатление произвела на него вышедшая в 1808 году книга Фридриха Шлегеля «О языке и мировоззрении индийцев». В этом очерке автор сформулировал центральную идею ориентализма: корни европейской культуры находятся на Востоке. Уваров навсегда оказался увлечен идеей востоковедческих исследований как способа познания не только истоков европейской истории и культуры, но в целом всего «общего плана развития человеческого разума» [13, с. 68].

По возвращении в 1810 году в Петербург он начинает серьезно заниматься восточными исследованиями. Плодом его востоковедческих штудий стал опубликованный им в том же году «Проект Азиатской академии», который принес автору литературную и научную известность не только в России, но также в Европе. Проект не содержал каких-либо оригинальных идей. Его главное достоинство заключалось в том, что впервые в России публично перед правительством и образованным обществом ставился вопрос о необходимости развития отечественного востоковедения.

В проекте Уваров прямо ставил вопрос: «Может ли Россия в этот период возрождения восточных исследований отставать от других народов Европы?» [13, с. 68]. Особое внимание автор обратил на практическую сторону развития в России востоковедения. «Россия, граничащая с Азией и владеющая всей северной частью этого континента, разделяет с другими державами нравственный интерес, руководимый ими в их благородных предприятиях, – говорилось в проекте. – Но, кроме того, у нее имеется еще и интерес политический, столь очевидный и неоспоримый, что одного беглого взгляда на карту достаточно, чтобы в нем убедиться.

Россия, можно сказать, лежит на Азии… Россия, имеющая столь тесные отношения с Турцией, Китаем, Персией, Грузией, смогла бы не только содействовать в огромной степени общему прогрессу просвещения, но еще и удовлетворить свои наиболее дорогостоящие потребности. Никогда еще государственные соображения не были в таком согласии с великими видами нравственной цивилизации» [13, с. 71].

В итоге Уваров предлагал учредить в Петербурге Азиатскую академию, в которой параллельно велась бы научная и преподавательская деятельность. Научная деятельность академии должна была заключаться в переводе памятников восточной литературы, составлении грамматик и словарей. Преподавательская деятельность должна была преследовать цель подготовки чиновников для различных министерств. Проект не был осуществлен. Но намеченная для академии программа развития востоковедения в России через двадцать лет стала успешно реализовываться в политике Уварова как министра народного просвещения.

В 1843 году, подводя итоги своего десятилетнего управления Министерством народного просвещения, С.С. Уваров не без гордости писал: «Иностранные ученые, еще недавно обвинявшие Россию, и в тайне и гласно, в недостатке основательных изысканий о Востоке, ей сопредельном и подвластном теперь единогласно и с изумлением прославляют учреждения правительства русского и услуги, оказанные учеными России по этой части в такое короткое время и с таким несомненным успехом» [13, с. 364].

В числе инициированных или поддержанных с 1833 по 1843 год Министерством народного просвещения наиболее важных образовательных и исследовательских востоковедческих проектов Уваровым был упомянут Московский Лазаревский институт восточных языков. «В Москве Лазаревский институт восточных языков, – писал министр, – получил особые права и старается о распространении познаний о Востоке, успешно образуя для армянского народа чиновников военных и гражданских, переводчиков и учителей» [13, с. 361].

Основанное в 1815 году семьей богатых промышленников армянского происхождения Лазаревыми в качестве училища для обучения армянских детей, это учебное заведение со временем превратилось в институт и признанный центр отечественного востоковедения. Становление Лазаревского института восточных языков почти целиком пришлось на 1830-е – 1840-е годы, время, когда во главе Министерства народного просвещения стоял С.С. Уваров. Поэтому было бы закономерным поставить вопрос о том, какое влияние оказала политика Уварова на развитие этого необычного учебного заведения, внесшего существенный вклад в развитие отечественного востоковедения.

В то же время интересно было бы посмотреть на реформы Уварова в сфере образования сквозь призму Лазаревского института. Сосредоточившись на небольшом объекте, можно более детально рассмотреть отдельные аспекты этих преобразований. Рассмотрению поставленных вопросов посвящена данная статья.

* * *
Впервые С.С. Уваров близко познакомился с деятельностью учебного заведения Лазаревых будучи членом Комитета по устройству учебной части, созданного в 1826 году императором Николаем I для разработки реформ в сфере образования, в частности, общего устава училищ и гимназий. Отметим сразу, что его отношение к этому учебному заведению не было изначально положительным, скорее даже отрицательным. Как член комитета Уваров находился под негативным впечатлением от тех напряженных отношений, которые в 1820-х годах сложились между Лазаревыми и руководством Министерства народного просвещения.

Частично это объяснялось тем, что в министерстве с момента его учреждения с подозрением относились к любым частным учебным заведениям. Хорошей иллюстрацией этого отношения служит следующий отрывок из доклада министра А.К. Разумовского 25 мая 1811 года: «Дворянство, подпора государства, возрастает нередко под надзором людей одною собственною корыстью занятых, презирающих все не иностранное, не имеющих ни чистых правил нравственности, ни познаний» [15, с. 36–37]. Частные учебные заведения обвинялись в том, что они не дают того образования и воспитания молодому поколению, которое позволило бы им эффективно служить Российскому государству.

В силу того, что Лазаревское училище являлось частным учебным заведением, на него тоже распространялась подозрительность министерства. Кроме того, недоверие к училищу во многом подкреплялось действиями его попечителей. Основав в 1815 году училище с элементарной программой преподавания, Лазаревы, отец Еким Лазаревич и его сыновья Иван и Христофор Екимовичи, явно не хотели останавливаться на достигнутом и стремились придать ему более высокий статус и значение. Их конечной целью являлось превращение училища в главный образовательный центр для армянских общин Российской империи.

В 1817 году Лазаревы в первый раз обратились в министерство с просьбой разрешить училищу называться «Армянской Лазарева академией». Проект был рассмотрен в Главном правлении училищ и отвергнут под предлогом, что училище Лазаревых не может называться академией, так как не является чисто научным заведением [11, с. 97].

Попечителям было указано, что учебная программа училища не соответствует запрашиваемому для него статусу. Поняв свою ошибку, братья Иван и Христофор Лазаревы, которым их отец Еким Лазарев в июне 1818 года передал управление всеми делами училища, стали планомерно расширять учебную программу, пытаясь сравнять ее с программой казенных гимназий. С каждым годом качество преподавания в нем росло, свидетельством чего стало поступление в 1821 году в Московский университет пяти из двенадцати его воспитанников.

В итоге Лазаревское училище к 1823 году фактически превратилось в гимназию, в которой обучались не только армянские, но и русские дети – пансионеры и полупансионеры из дворянского и купеческого сословий. Решение основателей не ограничивать контингент воспитанников училища только армянами обусловлено было как желанием повысить его доходы, так и соображениями престижа. При этом Лазаревы не собирались поступаться первоначальном предназначением училища – преподаванием армянского языка и литературы. В результате в училище стали выстраиваться два параллельных учебных курса – для армянских и русских воспитанников.

В 1821–1823 годах в училище стали последовательно вводить преподавание персидского, турецкого и арабского языков [11, с. 46, 70]. Точно нельзя сказать, какими мотивами и целями руководствовались Лазаревы, вводя в своем учебном заведении обучение восточным языкам. Однако если учесть, что в 1818–1820-х годах в русском образованном обществе идея изучения восточных языков, культуры и истории набирала популярность, то введение попечителями армянского училища в учебный план преподавания восточных языков выглядит понятной.

Возможно, Лазаревы, как и все образованное общество Москвы и С.-Петербурга, находились под впечатлением от речи, произнесенной 22 марта 1818 года попечителем петербургского учебного округа С.С. Уваровым на торжественном собрании Главного педагогического института. Речь была посвящена учреждению при институте двух новых кафедр для преподавания восточных языков. Обращаясь к слушателям, Уваров снова подчеркнул важность изучения восточных языков: «Из Азии проистекали все религии, все науки, все философии.

Она одна сохранила чудесный дар производить все большие явления морального мира; там находили мы истинный единственный источник всеобщего просвещения, и кто мог бы не гореть желанием созерцать вблизи богатства сего неисчерпаемого рудника ума человеческого? К сему имеем мы один способ: восточные языки» [13, с. 253–254].

Не забыл Уваров снова напомнить русскому правительству и обществу о политическом значении изучения восточных языков. «Если мы будем смотреть на сии занятия с политической стороны, – говорил он, – то один взгляд на карту докажет уже ясно, сколь сии познания для нас важны и даже необходимы. Должна ли Россия, опирающаяся на Азию, повелевающая целой третью сего пространного края, Россия в непрерывных сношениях с Турцией, Китаем и Персией, овладеть, наконец, орудием восточных языков? Сей вопрос кажется излишним» [13, с. 260].

В 1823 году братья Лазаревы представили министру духовных дел и народного просвещения князю А.Н. Голицыну новый проект устава своего училища, которое теперь должно было называться «Армянская Лазарева гимназия высших наук и восточных языков». Целью гимназии объявлялась подготовка чиновников со знанием восточных языков [4, с. 22].

Возможно, взяв на себя выполнение запроса государства на подготовку для государственного аппарата переводчиков и чиновников, знающих восточные языки, Лазаревы тем самым старались увеличить шансы своего учебного заведения на получение более высокого статуса и связанных с ним прав и преимуществ. Проект в целом понравился в министерстве.

В итоге было решено: «Армянскую Гимназию Лазарева сравнять в правах и обязанностях с прочими Гимназиями, предоставить на сем основании Московскому университету, начертать проект Устава и штата сего заведения, которые тогда предоставить начальству на утверждение» [11, с. 97–99]. Однако после этого дело о разработке устава и штатов гимназии Лазаревых остановилось.
Чтобы выйти из порочного круга бюрократической волокиты Лазаревы по совету их старинного друга, известного государственного деятеля М.М. Сперанского подали в июне 1824 года императору Александру I прошение о передаче училища под главное начальство начальника военных поселений графа А.А. Аракчеева.

Комбинация удалась, и в ноябре того же года прошение было удовлетворено [11, с. 96–99]. В итоге Армянская Лазаревых гимназия была выведена из-под подчинения Министерства народного просвещения [11, с. 93–94]. Но надежды Лазаревых на то, что всесильный Аракчеев сможет быстро добиться высочайшего утверждения устава гимназии, не оправдались. Смена царствований, а также последовавшая в ноябре 1826 года отставка графа А.А. Аракчеева со всех занимаемых им должностей снова отодвинула решение вопроса.

* * *
Утратив в лице Аракчеева высокого покровителя, Лазаревы попытались быстро найти нового. В это время правительственные круги проявляли особое внимание к армянскому вопросу. В 1826–1828 годах шла русско-персидская война, которая закончилась заключением Туркманчайского договора, согласно которому к России была присоединена Восточная Армения.

Участие Лазаревых в событиях русско-персидской войны позволило им свести близкое знакомство с братьями Бенкендорфами. В сентябре 1826 года Х.Е. Лазарев, служивший по ведомству иностранных дел, получил от вице-канцлера графа К.В. Нессельроде предписание «находиться при генерал-адъютанте графе Бенкендорфе(1) для исполнения возлагаемых на него поручений по внешним и внутренним азийским сношениям»(2). Неудивительно, что брат графа Константина Христофоровича, к которому был прикомандирован Х.Е. Лазарев, начальник III отделения Собственной Е.И.В. канцелярии, граф Александр Христофорович Бенкендорф вскоре стал явно покровительствовать учебному заведению Лазаревых.

В апреле 1827 года граф направил министру народного просвещения А.С. Шишкову запрос о скорейшем, согласно высочайшей воле, окончании дела об уставе «Армянской Лазаревой Московской Гимназии»(3). Но министр отклонил представленный Лазаревыми проект устава гимназии.

1 Имеется в виду генерал-лейтенант, генерал-адъютант граф Константин Христофорович Бенкендорф.
2 Формулярный список действительного статского советника, камергера Х.Е. Лазарева // Архив внешней политики Российской империи. Ф. Департамент личного состава и хозяйственных дел. Оп. 464. Д. 1923. Л. 24–27 об.
3 Письмо гр. А.Х. Бенкендорфа министру народного просвещения А.С. Шишкову // Государственный архив Российской Федерации (далее – ГАРФ). Ф. 1717. Оп. 1. Д. 11. Л. 2–2 об.

Шишков требовал от попечителей определиться, будет ли гимназия общеобразовательным или специальным учебным заведением для изучения восточных языков. Совмещать две цели в одном заведении министр считал нецелесообразным. Но Лазаревы настаивали на сохранении в гимназии двух учебных программ: общеобразовательной и специальной по обучению восточным языкам [4, с. 24].

В итоге дело о Лазаревской гимназии было решено направить в Комитет устройства учебных заведений, который, как уже говорилось выше, должен был разработать общий устав для всех начальных и средних учебных заведений Российской империи. В ходе работы над уставом члены комитета особое внимание уделили вопросам установления более строгого контроля со стороны министерства за всеми учебными заведениями, в том числе частными.

Кроме того, комитет настоял на том, чтобы значительно было увеличено денежное содержание для преподавателей. Общий устав был подготовлен комитетом в феврале 1828 года и после неоднократного рассмотрения в Государственном совете и внесения поправок утвержден в декабре того же года императором [3, с. 109].

Тот факт, что устав Лазаревской гимназии рассматривался членами комитета параллельно их работе над общим уставом училищ и гимназий, конечно, не мог не оказать влияния на ход дела. В сентябре 1827 года комитет поручил своему члену, академику А.К. Шторху изучить представленный Лазаревыми проект устава гимназии.

Ознакомившись с ним, а также с непосредственной деятельностью гимназии, академик пришел к выводу, что «круг действия оной гораздо обширнее других гимназий», поскольку в ней параллельно существовало сразу несколько отделений: 1) общеобразовательное гимназическое, для армянских и русских воспитанников; 2) отделение из трех классов для преподавания восточных языков и литератур; 3) отделение подготовки священнослужителей и учителей для армянских церквей и училищ. Поэтому академик предложил переименовать гимназию в лицей или институт(1).

На заседании 12 декабря 1827 года комитет рассмотрел проект устава, а также предложения академика Шторха. Внимание членов комитета особенно привлекли некоторые необычные пункты устава. Дело в том, что по инициативе армянских духовных иерархов Лазаревы решили внести в устав статьи, согласно которым все армянские училища в Российской империи, «состоя по-прежнему под главным начальством попечителя округа», в то же время должны были подчиняться по учебной и административной части руководству Лазаревской гимназии(2).

Таким образом Лазаревы стремились создать параллельную Министерству народного просвещения вертикаль армянских образовательных учреждений, во главе которой стояла бы Лазаревская гимназия.

Комитет устроения учебных заведений, с учетом того, что одной из главных его задач, являлось строгое подчинение министерству всех, в том числе, частных учебных заведений, конечно, не мог утвердить такой устав. В журнале заседания относительно предложения Лазаревых было твердо заявлено: «Так как предположение… основано на прежнем порядке вещей, по которому Гимназия Лазаревых имела особого своего Главноначальствующего, и как ныне положено подчинить сие учебное заведение, на общих правилах ведению министерства народного просвещения, то не усматривается достаточной причины к изъятию армянских училищ из-под надзора по учебной части университета и попечителя округа, к управлению коего принадлежат оные, тем более, что подчинение сих заведений гимназии Лазаревых с оставлением их в составе учебного округа, неминуемо произвело бы смешение в порядке управления и причинило бы запутанность в делах»(3).

1 Выписка из журнала XXXIII заседания Комитета устройства учебных заведений 12 декабря 1827 г. //
ГАРФ. Ф. 1717. Оп. 1. Д. 11. Л. 50–50 об.
2 Выписка из журнала XXXIII заседания Комитета устройства учебных заведений 12 декабря 1827 г. //
ГАРФ. Ф. 1717. Оп. 1. Д. 11. Л. 52.
3 Там же. Л. 57–57 об.

В то же время члены комитета не возражали против того, чтобы учебное заведение Лазаревых продолжало готовить учителей для армянских училищ, которые, однако, в обязательном порядке должны были проходить аттестацию в министерстве, как все вообще учителя. В заключении комитет согласился с предложением академика Шторха переименовать гимназию в Лазаревский институт(1).

Попытка Лазаревых добиться автономии от министерства как для своего учебного заведения, так и для всех армянских училищ в империи, вызвала у членов комитета, в том числе у С.С. Уварова, серьезное недоверие к Лазаревскому институту. На заседании 9 января 1828 года, в ходе которого был рассмотрен устав института, разработанный под руководством академика А.К. Шторха, члены комитета с особым пристрастием сосредоточились на вопросе финансирования учебного заведения. С одной стороны, комитет смирился со сложным образовательным профилем института (существованием в нем сразу нескольких отделений), но с другой – у членов комитета закономерно возникал вопрос, хватит ли у попечителей средств на содержание такого учебного заведения?

Рассмотрев записку Ивана Лазарева о средствах на содержание института, члены комитета пришли к выводу, что они не являются надежными. От Лазаревых потребовали предоставить другие источники содержания учебного заведения, например, доходы от имений. В противном случае комитет отказывался утвердить устав и штат Лазаревского института наравне с другими государственными учебными заведениями. В итоге, как подчеркивалось в журнале комитета, институт остался бы «на общем положении о частных учебных заведениях, без всяких прав и преимуществ»(2).

1 Там же. Л. 57–57 об.
2 Выписка из журнала XXXVI заседания Комитета устройства учебных заведений 9 января 1828 г. //
ГАРФ. Ф. 1717. Оп. 1. Д. 11. Л. 63 об. – 64.

Между тем именно получение этих прав и преимуществ было заветной целью попечителей института. Дело в том, что правительство, стремясь сделать получение образования среди привилегированных слоев империи более популярным, стало с начала XIX века предоставлять выпускникам разных высших и средних государственных учебных заведений право поступать на гражданскую службу прямо с классным чином, минуя низшие канцелярские должности.

Другой целью этой политики, горячим сторонником которой был С.С. Уваров, являлось обновление состава русского чиновничества за счет притока на государственную службу хорошо образованных молодых людей [15, с. 33–35, 50–52]. Так, с 1817 года выпускникам Петербургской гимназии сразу давался четырнадцатый класс, а Ришельевского лицея – двенадцатый. В 1825 году выпускники Нежинской гимназии князя А.А. Безбородко в степени кандидата получили право начинать службу в десятом классе, а в степени действительных студентов – в двенадцатом [8, с. 969–970, 1012–1013, 1834– 1835].

Более того, принятый в декабре 1828 года устав гимназий и училищ закреплял за всеми окончившими гимназию право на сокращенные сроки производства в первый классный чин, а для тех, кто изучил греческий, право начинать службу в четырнадцатом классе. Именно эти права для своего института хотели получить Лазаревы, поскольку это сделало бы их учебное заведение более популярным, привлекло бы в его стены большее число русских воспитанников, что в свою очередь увеличило бы доходы института.

Стремясь преодолеть сопротивление комитета, Лазаревы прибегли к уже опробованному приему. В январе 1828 года они подали императору прошение назначить главноначальствующим Лазаревского института графа А.Х. Бенкендорфа. Начальник III отделения был не против того, чтобы занять эту должность, тем более что он уже де факто покровительствовал институту. В конце января 1828 года Бенкендорф попытался заручиться поддержкой С.С. Уварова как одного из самых влиятельных членов Комитета устройства учебных заведений.

В направленном ему письме граф просил не отказать Лазаревым в покровительстве(1). Но несмотря на то, что просьба исходила от такого влиятельного в правительственных сферах лица, Уваров в завуалированной форме ответил отказом. В письме 30 января 1828 года он писал: «Сенатор Уваров, свидетельствуя истинное почтение… имеет честь препроводить при сем выписку из журнала Комитета устройства учебных заведений по делу господ Лазаревых, из коей усмотреть можно, что дело сие остановилось за гг. Лазаревыми. Сей журнал был уже удостоен Высочайшего воззрения»(2).

Сергей Семенович, по свидетельству современников, был не чужд тщеславия, карьерных амбиций, но когда дело касалось вопросов развития образования в России, всегда оставался тверд и принципиален. Он полностью разделял мнение комитета и тоже считал, что недопустимо давать права и привилегии частному учебному заведению, которое испытывает финансовые трудности.

В марте 1828 года комитет снова рассмотрел вопрос об уставе Лазаревского института, а также вопрос о назначении графа А.Х. Бенкендорфа его главным начальником. Утверждение устава было отложено до того времени, когда будет принят общий устав училищ и гимназий. Кроме того, члены комитета по-прежнему ждали от Лазаревых ответа, согласны ли они выделить дополнительные средства на содержание института. Что касается вопроса о назначении А.Х. Бенкендорфа, то комитет, не найдя к этому препятствий, в то же время твердо заявил, что «институт не должен выходить из общего заведывания министерства народного просвещения». В том же месяце журнал комитета был высочайше утвержден [12, с. 18].

В течение 1828 и 1829 годов Лазаревы при поддержке графа А.Х. Бенкендорфа безуспешно пытались сломить упорство членов комитета. Точку в затянувшемся противоборстве поставил в феврале 1830 года министр народного просвещения князь К.А. Ливен. В письме к А.Х. Бенкендорфу, князь, еще раз описав ход дела, резюмировал: «А как обстоятельства самого дела и десятимесячное молчание гг. Лазаревых достаточно показывают, что они не намерены представить благонадежного во всех отношениях обеспечения к содержанию института их: не изволите ли согласиться с Комитетом устройства учебных заведений, чтобы производившееся в оном дело об уставе означенного института почесть совершенно оконченным.

Самое же заведение гг. Лазаревых оставить в ряду с частными училищами в нынешнем хорошем состоянии оного, при котором оно не без ощутительной пользы существовать может, оказывая соразмерное с способами своими содействие в образовании армянского юношества»(3). В итоге главноначальствующий институтом вынужден был согласиться с аргументами министра(4).

1 Письмо гр. А.Х. Бенкендорфа сенатору С.С. Уварову 22 января 1828 г. // ГАРФ. Ф. 1717. Оп. 1.
Д. 11. Л. 46.
2 Письмо сенатора С.С. Уварова гр. А.Х. Бенкендорфу 30 января 1828 г. // ГАРФ. Ф. 1717. Оп. 1.
Д. 11. Л. 47.
3 Письмо министра народного просвещения К.А. Ливена главному начальнику Лазаревского института гр. А.Х. Бенкендорфу 25 октября 1829 г. // ГАРФ. Ф. 1717. Оп. 1. Д. 11. Л. 27 – 30 об.
4 Письмо министра народного просвещения К.А. Ливена главному начальнику Лазаревского института гр. А.Х. Бенкендорфу 12 февраля 1830 г. // ГАРФ. Ф. 1717. Оп. 1. Д. 11. Л. 34–34 об.

Между тем в письме князь Ливен также позволил себе откровенно высказаться об отношении Комитета устройства учебных заведений к Лазаревскому институту. Дело в том, что его члены воспринимали институт как учебное заведение, предназначенное исключительно для образования «армянского юношества». Преподавание восточных языков, рассматривалось как всего лишь часть образовательной программы для подготовки из армянских воспитанников переводчиков и чиновников.

Поэтому попытки Лазаревых привлечь в институт русских воспитанников была воспринята членами комитета негативно. «Главное же стремление гг. Лазаревых… состоит в домогательстве присвоить оному права и преимущества, – говорилось в письме министра, – привлечь через то в немалом числе пансионеров из российского юношества и таким образом помочь в недостаточности предоставленных сему заведению способов содержания.

Ваше высокопревосходительство конечно изволите согласиться со мною, что таковое домогательство не заслуживает уважения и что гораздо лучше оставить Лазаревский институт в теснейшем кругу действия полезным заведением собственно для армянского юношества, нежели помогать им отвлекать российское юношество от российских училищ, заманивая оное в армянское, дабы за счет русских лучше воспитать армян»(1).

1 Там же. Л. 34–34 об.

* * *
Вероятно, Лазаревский институт так и остался бы только одним из лучших армянских учебных заведений на территории Российской империи. Но в 1830-х годах деятельность Лазаревых, продолжавших развивать в своем учебном заведении преподавание восточных языков, совпала с усилиями ставшего уже министром народного просвещения С.С. Уварова по развитию российской системы образования, в том числе преподаванию в высших и средних учебных заведениях востоковедческих дисциплин.

Необычность образовательного профиля института, преподавание в нем восточных языков – все это привлекало внимание к Лазаревскому институту как со стороны общества, так и правительства. В начале 1830-х годов в правительственных верхах с удовольствием демонстрировали высокопоставленным дипломатическим представителям Ирана и Османской империи Лазаревский институт как учебное заведение, где на высоком уровне преподавали восточные языки. Так, в январе 1830 года институт посетила группа турецких дипломатов.

В «Московских ведомостях» по этому случаю сообщалось, что один из воспитанников произнес перед гостями длинную приветственную речь, в которой рассказал об истории создания института. Кроме того, турецкие дипломаты с удовольствием пообщались на турецком языке с преподавателями и другими воспитанниками [11, с. 122–123, 131].

Но главным событием, свидетельствовавшим об особом внимании в правительственных верхах к институту, стала проведенная в октябре 1834 года своего рода высочайшая аттестация этого учебного заведения. Своим личным посещением институт удостоил император Николай I, который остался доволен состоянием учебного заведения, установленными здесь дисциплиной и порядком. Через главного начальника института графа А.Х. Бенкендорфа император объявил «высочайшее благоволение Восточному Лазаревых Институту за благоустройство заведения и за пользу, приносимую институтом» [11, с. 155–156, 446].

Между тем Уваров, став в 1833 году министром народного просвещения, продолжил политику своих предшественников по централизации и унификации системы российского образования. В 1843 году в отчете о своем десятилетнем управлении министерством он писал: «В царствование Вашего Величества главная задача по министерству народного просвещения состояла в том, чтобы собрать и соединить в руках правительства все умственные силы, дотоле раздробленные, все средства общего и частного образования, оставшиеся без уважения и частью без надзора» [13, с. 347–348].

В своей политике централизации и унификации министр делал ставку на качество, а не на количество учебных заведений. С учетом острой нехватки учителей, учебников и денег, а часто – интереса со стороны русского общества, политика С.С. Уварова являлась разумной [5, с. 150].

Как и его предшественники, министр обратил особое внимание на частные учебные заведения. Во второй половине 1820-х годов Комитет устройства учебных заведений, членом которого являлся тогда С.С. Уваров, постоянно критикуя частное образование, все же было вынуждено признать его «неизбежным злом», поскольку у государства не было сил, чтобы заменить все частные учебные заведения государственными.

Заняв кресло министра, Уваров стал придерживаться той точки зрения, что если частные школы строго контролировать и направлять их деятельность, то они не смогут принести особенного вреда, а в некоторых случаях, могут даже принести пользу [5, с. 156].

Политика Уварова была направлена на полное подчинение частных учебных заведений министерству. В 1831 году было введено правило, согласно которому учителя частных школ должны были в обязательном порядке иметь государственные аттестаты, дававшие им право преподавать [9, с. 438]. В июле 1834 года вышло положение «О домашних наставниках и учителях», по которому учителя частных учебных заведений признавались находящимися на государственной службе [9, с. 784–798].

Месяцем раньше, 25 июня 1834 года император утвердил мнение Государственного совета о разделении всех высших и средних учебных казенных и частных заведений на два разряда. В нем в частности говорилось: «Предоставить министрам и управляющим особыми частями, по взаимном между собой совещании, составить неукоснительно по ведомствам их и внести в Государственный совет расписание по разрядам высших и средних учебных заведений… дабы определить сим, со всею точностью, какие учебные заведения в государстве считать высшими и какие средними» [12, с. 30]. Таким образом, частные учебные заведения уже не могли оставаться отдельной от государственной сферой общей системы российского образования.

В итоге то, чего Лазаревы так долго пытались добиться от Министерства народного просвещения, а именно, приравнивание их института к государственным учебным заведениям в плане устава, а также отдельных прав, теперь должно было произойти само собой, в силу логики проводимых С.С. Уваровым преобразований.

Уже 17 августа 1834 года министр народного просвещения направил главному начальнику института графу А.Х. Бенкендорфу письмо, в котором в частности говорилось: «…обращаюсь с покорнейшей просьбой почтить меня уведомлением, не изволите ли признать справедливым включить во 2-й разряд и состоящий в ведении Вашем Институт Лазаревых в Москве?» [12, с. 30].

Получив согласие, Уваров внес Лазаревский институт во 2-й разряд общего расписания всех высших и средних учебных заведений, которое 20 ноября 1835 года было утверждено высочайшим указом [12, с. 36]. Включение Лазаревского института во 2-й разряд еще не означало, что институт должен был сразу получить те права и преимущества, которыми пользовались казенные учебные заведения этого разряда. Тем не менее путь к приобретению этих привилегий был открыт.

Выждав год, граф А.Х. Бенкендорф в июне 1837 года представил на имя императора прошение о даровании Лазаревскому институту прав и преимуществ наравне с другими учебными заведениями 2-го разряда. Комитет министров, рассмотрев прошение 3 и 31 августа того же года, пришел к следующим выводам: «что Восточный Лазарева Институт существует уже более 20 лет без всяких пособий от правительства, а с другой, что не только многие частные благотворительные заведения пользуются правами, превосходящими те, кои испрашиваются ныне Институту Лазаревых, но даже и домашним наставникам, положением 1-го июля 1834 г. предоставлено право государственной службы и производства в чины.

Посему Комитет не встречает особенных препятствий присвоить права и служащим в Институте Лазаревых» [12, с. 52]. Журнал комитета был утвержден императором, а 21 октября 1837 года вышел указ, согласно которому чиновники и преподаватели института были признаны находящимися на действительной государственной службе с присвоением им соответствующих чинов [12, с. 50–55].
Все эти преобразования поставили перед администрацией Лазаревского института вопрос о приведении его структуры и деятельности в соответствие с теми общими правилами, которым подчинялись остальные учебные заведения этого разряда.

До этого Лазаревский институт жил по собственному уставу 1830 года, который теперь необходимо было легализировать. Так, следовало подтвердить право передачи должности попечителя института по наследству в семье Лазаревых. Необходимо было добиться разрешения на то, чтобы оставить в структуре института такой орган, как Совет института. Лазаревы также хотели закрепить в уставе правило об обязанности воспитанников, окончивших институт с отличием, прослужить в нем шесть лет в должностях старших и младших учителей [12, с. 60–62]. Но главным пожеланием по-прежнему оставалось дарование выпускникам института прав и преимуществ при поступлении на государственную службу.

Все эти вопросы главный начальник института граф А.Х. Бенкендорф в январе 1838 года внес на рассмотрение Комитета министров. Новое ходатайство закономерно вызвало сопротивление Уварова, который считал, что поскольку Лазаревы так и не решили вопрос о более надежном финансовом обеспечении института, то нельзя давать этому учебному заведению каких-либо дополнительных привилегий [7, с. 143]. Министр снова проявлял свойственную ему в вопросах образования принципиальность. Тем не менее Комитет министров пошел навстречу Бенкендорфу.

Относительно возражений С.С. Уварова в журнале комитета было отмечено: «что, хотя с одной стороны нельзя не признать справедливости сих замечаний, но с другой невозможно не принять в уважение, что пожертвования учредителя и его наследников… простираются до весьма значительной суммы, что помянутый институт… в продолжении 22-летнего существования содержался исключительно собственными средствами и успел уже оказать пользу, и что по сей причине не только не может быть никакого опасения на счет дальнейшего существования оного, но напротив, предполагать должно, что заведение при ближайшем надзоре за ним правительства, постепенно приходить будет в лучшее положение» [7, с. 143].

В итоге высочайше утвержденным журналом Комитета министров от 29 марта и 26 апреля 1838 года за Лазаревским институтом были утверждены «некоторые из просимых преимуществ». Институту было позволено сохранить Совет «для управления по части устройства и хозяйственной». Звание попечителя было присвоено старшему в семье Лазаревых. Воспитанники, содержавшиеся на иждивении попечителя, теперь обязаны были после окончания прослужить в институте шесть лет в должностях учителей.

И все же особое мнение С.С. Уварова возымело действие. Комитет отклонил ходатайство о даровании выпускникам института преимуществ при поступлении на гражданскую службу. Кроме того, в журнале комитета было особо подчеркнуто: «За сим никаких более прав и преимуществ институту сему не предоставлять и всякое о том, домогательство на будущее время устранять» [7, с. 146].

Следует подчеркнуть, что у министра не было какого-либо особого отрицательного отношения к Лазаревскому институту. Исходя из своего многолетнего опыта службы по ведомству народного просвещения Уваров знал, что при недостаточном финансировании учебное заведение не могло обеспечить высокий уровень образования для воспитанников. Ему необходимо было лично ознакомиться с Лазаревским институтом, чтобы убедиться, что это учебное заведение соответствует его высоким требованиям.

17 июня 1840 года С.С. Уваров лично посетил институт. Подробности этой инспекции были зафиксированы в специальном рапорте администрации учебного заведения: «Прежде всего г. министр изволил войти в залу собрания, где выстроены были воспитанники всех классов. Тут приказал сделать в присутствии своем испытания старшим ученикам из некоторых предметов: истории русской и всеобщей, латинского, немецкого и восточных языков, при чем сам воспитанникам делал вопросы, на которые они, к удовольствию его, отвечали весьма удовлетворительно… После г. министр присутствовал в столовой за обедом воспитанников. Прощаясь с начальствующими лицами и преподавателями института

Его Высокопревосходительство за все благоустройство изъявил полное свое удовольствие» [7, с. 146–147]. Министр мог быть доволен вдвойне, поскольку Лазаревский институт не только отвечал его высоким требованиям к уровню образования, которое должны были давать средние учебные заведения, но также его стремлению развивать в России востоковедение.

Еще в 1810 году, разрабатывая проект Азиатской академии, С.С. Уваров выделил два возможных направления развития востоковедных исследований – академическое и практическое, политическое. Последнее направление подразумевало прежде всего создание в высших и средних учебных заведениях системы специальной подготовки кадров переводчиков, чиновников и учителей, призванных работать на южных и восточных национальных окраинах империи.

Впрочем, Уваров отводил этим специальным заведениям решение более широкой, масштабной задачи, нежели просто подготовка чиновников. Еще в 1818 году в уже упоминавшейся выше речи он заявил: «Завоевание без уважения к человечеству, без содействия новых, лучших законов, без исправления состояния побежденных – тщетная, кровавая мечта, но побеждать просвещением, покорять умы кротким духом религии, распространением наук и художеств, образованием и благоденствием побежденных – вот единственный способ завоевания, от коего можно ныне ожидать прочности вековой» [13, с. 260]. Министр считал, что, распространяя просвещение на национальные окраины, правительство сможет завоевать доверие нерусских народов и тем самым укрепить единство Российской империи.

Успешность этой политики, по мысли Уварова, зависела от способности российской системы образования применяться к местным, конфессиональным и национальным особенностям окраин. В 1835 году в докладе «Об усилении преподавания Восточных языков в училищах Казанского края» министр писал: «Недостаток местного, специального применения был всегда одним из главных затруднений, встречаемых министерством народного просвещения в развитии учебной части.

Предполагалось одному и тому же предмету в одном и том же виде обучения на Двине и Каме, на берегах Балтийского моря и на берегах Каспийского моря. Все потребности столь различных стран, составляющих империю, подводить под один неизменный план, под одну неподвижную форму, оказалось и бесплодным, и невозможным, и это непрактическое начало было, без сомнения, главной причиной недоверия к нашим учебным заведениям и недостаточного влияния некоторых на местности, в коих оные существуют. По уважении сего… обратил я на оное, с самого вступления в управление министерства народного просвещения, ближайшую попечительность» [9, с. 951–952].

Если рассмотреть, всю совокупность тех мер, которые Уваров предпринимал в 1830-х годах для развития преподавания восточных языков в средних учебных заведениях, то мы увидим, что географически они касались преимущественно Казанского учебного округа, а также Закавказского края. Учебным заведениям Казанского округа, безусловно, досталось больше внимания со стороны министра. Он твердо верил, что его «устройство должно быть применено частью к потребностям восточных уроженцев, а университет составлять звено между ними и великорусским населением того края» [9, с. 951–952].

Введенное министром в 1836 году в Казанской гимназии преподавание арабского, турецкого, персидского, монгольского языков позволило создать в этом округе стройную двухуровневую систему преподавания восточных языков, сначала в гимназии, а затем в Казанском университете, где уже с 1810-х годов успешно преподавались востоковедческие дисциплины.

Но министр также уделял много сил развитию системы образования в Закавказском крае. В 1835 году Уваров ввел новое положение о закавказских училищах. В том же году во всеподданнейшем докладе он писал: «Ваше Величество, по утвержденному вновь положению о закавказских училищах, изволили всемилостивейше распространить на тот важный и любопытный край действие высокой попечительности вашей.

Отдаленнейшим следом и последним трофеем победоносного вашего оружия на Востоке служит русское училище, учрежденное в виду Арарата» [9, с. 951–952]. Но для закавказских училищ не хватало учителей, знающих местные языки. При этом в Закавказье в отличие от Казанского учебного округа не было университета, где выпускники Тифлисской гимназии, могли бы продолжить свое образование, изучить восточные языки и сдать экзамен на должность преподавателя.

Поэтому с 1834 года при активном участии Уварова стала создаваться система дальнейшего обучения воспитанников Тифлисской гимназии в высших учебных заведениях внутренних губерний России. В этом плане Лазаревский институт, в уставе которого были заявлены целью «теоретическое и практическое изучение восточных языков, и приготовление опытных переводчиков в оных», а также «приготовление учителей для всех прочих воспитательных заведений армянского народа», являлся готовым элементом для этой системы.

Уваров это прекрасно понимал. Не случайно в своем отчете 1843 года он отнес Лазаревский институт к числу тех «заведений специальных», которые являются «посредствующим звеном в некоторых частях империи» между, с одной стороны, низшими и средними учебными заведениями министерства, а с другой – университетами. Признавая, что Лазаревский институт имеет специальное назначение, а именно подготовку «для армянского народа чиновников военных и гражданских, переводчиков и учителей», министр в то же время согласился увидеть в нем такое учебное заведение, где могла осуществляться на высоком уровне подготовка воспитанников к поступлению в университеты [13, с. 357, 361]

* * *
Развитие Лазаревского института могло остановиться на этом этапе. В итоге он остался бы для армянских общин Российской империи де факто их главным учебным заведением, а для правительства одним из немногочисленных частных институтов, где преподавались восточные языки, с целью подготовки преимущественно из армянских воспитанников переводчиков, учителей, чиновников для Закавказского края. Но в середине 1840-х годов в правительственных верхах решили изменить статус института, что явилось следствием проводимых в это время на Кавказе крупных административных реформ, в том числе в сфере образования.

В 1843 году в своем отчете С.С. Уваров вынужден был признать, что усилия министерства по развитию системы образования в Закавказье не дали ожидаемых результатов. «Министерство народного просвещения, со своей стороны, принимало все меры к возведению учебной части в этой стране на равную степень совершенства, как в других округах ему подведомственных, – писал министр. – Но при отдаленности края, при особом положении оного, оно не смогло действовать непосредственно и прямо. Успех его мер зависел более или менее от участия главных местных начальств тамошних. К сожалению, некоторые послабления и вкравшиеся злоупотребления остановили успешный ход учебной части в Закавказских областях и сделали необходимым новое, радикальное преобразование» [13, с. 355].

Закавказский край в связи с проводившимися в нем в конце 1830-х – начале 1840-х годов административными реформами очень нуждался в чиновниках из местных уроженцев. В отношении от 30 ноября 1843 года статс-секретарь М.П. Позен докладывал главноуправляющему Закавказским краем генералу А.И. Нейдгардту о принятом в Петербурге решении расширить подготовку чиновников из закавказских уроженцев путем их обучения в учебных заведениях Петербурга и Москвы.

«Государь Император в неусыпном попечении о скорейшем водворении за Кавказом прочного гражданского устройства, – писал Позен, – высочайше соизволил обратить особенное внимание на замеченный вами, равно и, как и предместниками вашими, чрезвычайный недостаток в способных и надежных чиновниках по всем без изъятия местам гражданского ведомства.

Признавая, что недостаток сей может быть отвращен только тщательным приготовлением в нравственном и учебном отношениях молодых людей, из туземцев, исключительно для службы за Кавказом, Е.И.В. <…> высочайше повелеть соизволил… воспитывать на казенный счет в Императорском Училище Правоведения, в Московском Армянском Лазаревых Институте восточных языков и в отделении восточных языков С.-Петербургского Университета, на первый раз, в каждом из означенных заведений по 5-ти юношей из закавказских уроженцев» [1, с. 634–635; 10, с. 445–446]. В сентябре 1844 года вышло новое распоряжение – «О воспитании юношей из уроженцев Закавказского края», в котором уточнялись правила приема и распределения «закавказских воспитанников» в средние и высшие учебные заведения Петербурга и Москвы [10, с. 511–512].

Со своей стороны, Уваров предлагал в качестве одного из мест обучения «закавказских воспитанников» Казанский университет, но, очевидно, против выступило кавказское начальство. В итоге предпочтение было отдано С.-Петербургскому университету, «как потому, что отправление детей в Казань, по понятиям жителей, может произвести неблагоприятное впечатление, так и потому еще, что нравственное образование сих молодых людей может быть с большим успехом совершено… в университете, столь близком надзору главного училищного начальства».

В этой связи Уварову было поручено усилить Отделение восточных языков в С.-Петербургском университете, «чтобы воспитанники из закавказских уроженцев могли приобрести необходимые познания в языках, употребительных за Кавказом, и сверх того, проходили бы курсы наук, входящих в состав образования гражданских чиновников». В итоге в июле 1844 года при Отделении восточных языков было решено начать преподавание грузинского, армянского и татарского языков [10, с. 445–446, 509].

Между тем, в том же 1844 году произошли важные перемены в управлении Кавказом, что привело в свою очередь к изменениям в системе обучения «закавказских воспитанников». В декабре того года наместником Кавказским был назначен князь М.С. Воронцов, который имел свои взгляды на пути развития системы образования в крае. Чтобы подтолкнуть ее развитие, наместник предложил в 1845 году «сосредоточить все гражданские училища на Кавказе и за Кавказом в одном управлении, образованном по примеру учебных округов империи» [2, с. 126].

Инициированная Воронцовым реформа завершилась в 1848 году созданием Кавказского учебного округа. Поскольку вся система образования в крае должна была теперь подчиняться кавказской администрации, в Петербурге решили поставить систему обучения «закавказских воспитан- ников» под отдельный надзор управляющего Кавказским комитетом [10, с. 511–512, 607–608], который стал исполнять роль Комитета министров для Кавказского края.

В указе от 2 марта 1845 года говорилось: «Общий надзор за воспитанием закавказских уроженцев в учебных заведениях империи поручить управляющему делами Кавказского комитета… Для сего присутствовать ему на испытаниях закавказских уроженцев, как первоначальных, при определении в заведения, так и всех последующих частных и публичных.

О результатах сих испытаний он обязан доносить председателю Кавказского комитета … Для надзора за успехами образования закавказских уроженцев в московских заведениях, предоставить управляющему делами Кавказского комитета отлучаться, с дозволения председателя, в Москву и там по соглашению с начальством каждого заведения, делать в свободное от учения время, краткое испытание закавказских воспитанников» [10, с. 607–608].
Согласно этому положению управляющий делами Кавказского комитета статс- секретарь В.П. Бутков провел в 1846 году первое такое испытание «кавказских уроженцев, воспитывающихся в Лазаревском институте», которое показало, что «воспитанники учатся весьма удовлетворительно, заботливость о них начальства примерная, порядок во всем заведении отличный» [7, с. 149]. Тем не менее Бутков остался недоволен общей системой обучения «закавказских воспитанников» в московских и петербургских заведениях.

Главное, что не устраивало управляющего делами Кавказского комитета в сложившейся системе, это обучение «закавказских воспитанников» в университетах. По мнению Буткова, в Московском университете «кавказские воспитанники не только не могут усовершенствоваться в главном предмете их образования – восточной словесности, но легко могут забыть все то, что они прошли по этой части в Лазаревском институте» [7, с. 150].

Что касается выпускников Тифлисской гимназии, поступавших в С.-Петербургский университет, то инспекция Буткова выявила сразу несколько слабых мест. Так, управляющий в записке указал, что воспитанники, не имея хорошего среднего образования, поступив в университет, вынуждены слушать дополнительно «множество предметов, кои не слушаются прочими студентами». Большая нагрузка усугублялась плохим знанием русского языка.

При этих условиях попытка преподавать им помимо других предметов еще семь восточных языков, приводила к тому, что они «по необходимости начинают с азбуки и никак не могут успеть изучить сии языки так, как бы следовало».

Кроме того, университетская система, по мнению Буткова, не позволяла иметь за воспитанниками жесткого надзора, «который особенно необходим для закавказских уроженцев, еще довольно слабых в своих понятиях о пользе и необходимости учения» [7, с. 150].

По мнению Буткова, исправить положение можно было путем учреждения при одной из гимназий Петербурга «восточного отделения», а также усилением преподавания восточных языков в С.-Петербургском университете. Но для этого потребовались бы значительные финансовые вливания, что правительство делать не хотело. Поэтому Бутков в качестве более простого решения проблемы предложил сосредоточить подготовку переводчиков и чиновников для Закавказского края «исключительно в Московском Лазаревых Институте» [7, с. 151].

В Кавказском комитете хотели, чтобы «закавказские воспитанники» института выходили из стен Лазаревского института уже полностью подготовленные к гражданской и военной службе на Кавказе. Но курс обучения в институте, ограниченный пятью классами, по мнению Буткова, был слишком краток для одновременного изучения гимназических дисциплин и восточных языков. Поэтому он предложил провести реформу Лазаревского института.

Согласно проекту реформы после окончания института «закавказские воспитанники» должны были поступать не в университет, а прямо на гражданскую службу. В институте планировали обучать постоянно тридцать «закавказских уроженцев», которые после окончания получали бы преимущества при поступлении на службу. Институт должен был получить новый устав, аналогичный уставам лицеев, а также новую, сильно расширенную учебную программу [7, с. 151–152].

Ставший в 1844 году главным начальником Лазаревского института граф А.Ф. Орлов, который одновременно являлся начальником III отделения, а также членом Кавказского комитета, полностью одобрил этот проект. Вслед за этим его одобрил император Николай I. Новый устав А.Ф. Орлов поручил разработать В.П. Буткову и И.К. Лазареву.

Сама реформа, также как решение о рассмотрении проекта нового устава исключительно в Кавказском комитете, заметно ущемляла права Министерства народного просвещения. На рассмотрение С.С. Уварова в августе 1847 года передали только те статьи устава, которые касались организации учебного процесса [7, с. 153–157].

Министр выступил с жесткой критикой проекта. В отзыве 16 сентября 1847 года он писал: «Всякое учебное заведение тем с большим успехом достигает своей цели, чем оно представляет менее сложности. К сожалению, предполагаемый Лазаревский лицей… не удовлетворяет такому требованию.

В нем полагается: во-первых, соединить в сжатом виде и приготовительное и высшее учебное заведение, т.е. гимназию и собственно лицей… Во- вторых, в самом лицее, или в высших классах заведения предполагается совместить три совершенно разнородные цели образования воспитанников, с приготовлением их: а) для службы гражданской в сопредельных с Азией провинциях; б) для торговли с востоком, и в) на службу по духовному ведомству Армянского исповедания… Такая разнородность естественно производит несоразмерные с объемом заведения скопление учебных предметов и замешательство в распределении их, ко вреду сего заведения» [7, с. 158].

Уваров справедливо указал на то, что воспитанники будут должны одновременно изучать слишком большое количество языков: русский, французский, арабский, персидский и турецкий, кроме того для тех, кто хотел поступить на гражданскую службу, обязательным станет латинский язык, а для предназначавших себя в торговлю – английский. Воспитанники армяне обязаны также изучать армянский, а другие «закавказские воспитанники» – грузинский и татарский. По мнению министра, «обучение столь многим языкам в одно и то же время, способное произвесть совершенное смешение в понятиях молодых людей и притупить их способности, не обещает решительно никакой пользы» [7, с. 160].

Со своей стороны, министр предлагал, во-первых, учредить отдельно гимназию и лицей, а во-вторых, ограничиться для лицея в качестве главной цели только подготовкой «переводчиков и чиновников для гражданской службы в Закавказском крае, также духовных лиц Армянского исповедания».

Если же финансовые возможности Лазаревых не позволяли выделить из института отдельно гимназию и лицей, то тогда Уваров предлагал внутри института создать шесть гимназических и три лицейских класса. Министр также предложил подключить к работе над проектом устава кавказского наместника князя М.С. Воронцова, с которым у него были дружеские отношения и который мог бы поддержать его точку зрения [7, с. 162–163].

Однако прислушаться к мнению полуопального министра граф А.Ф. Орлов не хотел. В 1847 году позиции С.С. Уварова ослабли вследствие возникшего дела о Кирилло-Мефодиевском обществе. В феврале 1848 года, когда в Петербурге получили известие о революции во Франции, министр снова оказался под огнем критики со стороны противников его политики в правительственных кругах [5, с. 242–253]. Карьера С.С. Уварова явно клонилась к закату. В этой связи дело о реформе Лазаревского института можно рассматривать как часть интриги, направленной против министра.

В ответном письме Уварову 12 марта 1848 года граф А.Ф. Орлов парировал критику министра тем, что реформа имеет более широкую цель: «обучение всех желающих восточным языкам, а не исключительную цель приготовления для Закавказского края чиновников и переводчиков». И в этом случае вступать в переписку с кавказским наместником нет необходимости. В аргументах Орлова заключалось противоречие.

С одной стороны, он отверг предложение Уварова разделить институт на гимназию и лицей или хотя бы увеличить количество лицейских классов до трех, а с другой – указывал, что цель реформированного института состоит «в обучении восточным языкам, не только приуготовительном, но общем и высшем, обнимающем преподавание восточных языков в том размере, как они читаются в С.-Петербургском университете» [6, с. 33].

Согласно проекту нового устава, курс обучения в институте делился на восемь классов, из которых шесть являлись гимназическими, а два лицейскими. В последних двух воспитанникам должны были давать полный университетский курс восточных языков. Очевидно, ставка делалась на то, что воспитанники, изучая эти языки в гимназических классах, окажутся подготовленными к восприятию университетской программы.

Резюмируя, Орлов писал: «В заключение долгом считаю присовокупить, что преобразованием Лазаревского Института… откроется в Москве заведение, которого именно для Москвы при настоящих торговых сношениях ее с Востоком, не достает, заведение, где будут изучать восточные языки в обширном размере и которое, таким образом, будет заменять восточный факультет университета, не требуя никаких издержек со стороны казны» [6, с. 35].

Последняя фраза была ключевой. Вероятно, Лазаревы не могли обеспечить создание трех лицейских классов, а правительство, со своей стороны, не готово было их субсидировать. Поэтому Кавказский комитет принял этот, по сути, паллиативный проект преподавания целого университетского курса востоковедческих дисциплин в течение только двух лет в лицейских классах.

Таким образом, целью реформы являлось превращение Лазаревского института в подобие высшего учебного заведения. 29 апреля 1848 года новый устав института был рассмотрен и одобрен на заседании Кавказского комитета. 10 мая 1848 года император Николай I утвердил журнал комитета и подписал указ Правительствующему Сенату о преобразовании Лазаревского института.

Дальнейшая деятельность института в 1850-х – 1860-х годах показала, что граф С.С. Уваров был прав, критикуя проект его реформы. Вследствие того, что в гимназических классах одновременно велась подготовка сразу по нескольким направлениям, восточные языки в них стали восприниматься как лишняя нагрузка. «Закавказские воспитанники» стали смотреть на эти занятия как на тяжелую повинность, «связанную с кавказскими стипендиями» [14, с. V].

Успеваемость по восточным языкам снизилась. В итоге двух лет лицейских классов стало не хватать для освоения университетской программы востоковедческих дисциплин, поскольку воспитанники стали переходить в эти классы недостаточно подготовленными. Кроме того, большая часть воспитанников гимназических классов, за исключением «закавказских уроженцев», стала стремиться поступать в университет, а не в лицейские классы института.

Таким образом, гимназические классы так и не смогли стать средней школой, специализирующейся по восточным языкам, а лицейские классы – полноценным высшим учебным заведением востоковедческого профиля. Интересно, что все эти недостатки были устранены проведенной в 1872 году новой реформой института, содержание которой удивительно напоминало предложения, сделанные графом С.С. Уваровым в 1848 году.

Подводя итог, подчеркнем, что появление Лазаревского института во многом стало прямым следствием той политики, которую проводил С.С. Уваров на посту министра народного просвещения. Основанный Лазаревым как учебное заведение для армянского юношества, Лазаревский институт в течение 1830-х – 1840-х годов прошел сложную эволюцию от училища к гимназии, а затем к высшему учебному заведению под влиянием двух ключевых направлений политики Уварова: с одной стороны, централизации и унификации всей системы образования, то есть подчинения министерству всех, в том числе и частных учебных заведений, а с другой – особого покровительства со стороны министра развитию востоковедения в средних и высших учебных заведениях империи, в частности преподаванию в них восточных языков.

Волхонский Михаил Алексеевич,

кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Центра проблем Кавказа и региональной безопасности Института международных исследований МГИМО МИД России.

Литература

1. Акты, собранные Кавказской археографической комиссией. Т. IX: Кавказ и Закавказье за время управления генерала-адъютанта, генерала от инфантерии Евгения Александровича Головина. 1837–1842; Кавказ и Закавказье за время управления генерала от инфантерии Александра Ивановича Нейдгардта. 1842–1844. Тифлис, 1884.
2. Акты, собранные Кавказской археографической комиссией. Т. X: Кавказ и Закавказье за время управления генерала от инфантерии князя Михаила Семеновича Воронцова. 1844–1854. Тифлис, 1885.
3. Алешинцев И.А. История гимназического образования в России (XVIII–XIX век). СПб., 1912.

4. Базиянц А.П. Лазаревский институт в истории отечественного востоковедения. М. : Наука, 1973.
5. Виттекер, Цинтия Х. Граф Сергей Семенович Уваров и его время. СПб. : Акад. Проект, 1999.
6. Кананов Г.И. Очерк пятидесятилетней деятельности Лазаревского института восточных языков в связи с краткою историею водворения армян в России. М., 1965.
7. Кананов Г.И. Семидесятипятилетие Лазаревского института восточных языков: 1815–1890 : Исторический очерк и приложения. М., 1891.
8. Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. 2-е изд. Т. 1: Царствование императора Александра I. 1802–1825. СПб., 1873.
9. Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. 2-е изд. Т. 2: Царствование императора Николая I. 1825–1855. Отд. 1. СПб., 1875.
10. 
Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. 2-е изд. Т. 2: Царствование императора Николая I. 1825–1855. Отд. 2. СПб., 1876.
11. Собрание актов, относящихся к обозрению истории армянского народа. М., 1838. Ч. III.
12. Собрание высочайших указов и актов, относящихся до Московского Армянского Лазаревых института восточных языков, с обзором основания, состава и цели института. СПб., 1839.
13. Уваров С.С. Избранные труды / сост., авт. вступ. ст., и коммент.: В.С. Парсамов, С.В. Удалов; пер. В.С. Парсамова. М. : РОССПЭН, 2010.
14. Хаханов А.С. Тридцатилетие специальных классов Лазаревского института восточных языков. М., 1903.
15. Шевченко М.М. Конец одного Величия : Власть, образование и печатное слово в Императорской России на пороге Освободительных реформ. М. : Три квадрата, 2003.