Освещение отечественной интеллектуальной истории в наши дни переживает консервативный поворот, который характеризуется сменой былого интереса к революционным и либеральным идейно-политическим течениям в сторону явного перевеса идейных течений, персоналий и сюжетов, связанных с историей русского консерватизма.

Составилась целая библиотека, посвященная научному исследованию русского консерватизма, включающая целый ряд статей, монографий, энциклопедий, периодических и непериодических изданий, едва ли обозримая даже в кратком перечислении [1–7 и мн. др.]. Повышенным интересом российских ученых окружена ныне тема истоков и сущности российского философского и политического консерватизма.

Данная тема является также предметом общественного внимания, поскольку консервативная ориентация все чаще звучит в декларациях современных российских политических деятелей, обнаруживается в тематике выступлений публицистов, находит свое отражение в средствах массовой информации. Уходят в прошлое те времена, когда политическое наследие отечественных консервативных политиков и мыслителей объявлялось достоянием российской отсталости, воплощением твердолобого и бесперспективного охранительства по сравнению с прогрессивным европейским либерализмом.

В этих условиях особое значение приобретает анализ идей таких российских деятелей консервативной направленности, чьи идеи не только не представлялись чуждыми для европейского философского дискурса, но, напротив, имели весьма широкий резонанс в Европе. Этот класс российских политических и государственных деятелей представляет выдающийся русский политик, дипломат, антиковед и востоковед Сергей Семенович Уваров, член многих европейских научных обществ и академий.

На сегодня, к сожалению, отсутствуют специальные монографические исследования, посвященные философии Уварова. Едва ли не единственным в России ученым, обратившимся к этой теме, был Г.Г. Шпет, который в своем «Очерке развития русской философии» (1922) выразил недоумение в том, что идеи Уварова не интересовали до сих пор никого из историков, тогда как он «был просвещеннейшим человеком, одним из самых просвещенных тогда в России» [15, с. 258].

Особое внимание Шпет уделил анализу третьего элемента уваровской триады, а именно
«народности», стремясь вписать его в контекст русской мысли XIX столетия. Разумеется, будучи гуссерлианцем, сторонником «научной философии», Шпет не испытывал симпатий к оригинальным религиозно-философским сюжетам из наследия Уварова, таким, как его
«Исследование об элевсинских таинствах» (последнее произведение лишь вскользь упоминается в тексте «Очерка развития русской философии»).

Тем не менее Шпет как внимательный историк русской мысли считал наследие Уварова важным элементом в истории русской философии, полагая, что «Разрешение вопроса о генезисе его [Уварова – М.М.] общего и политического мировоззрения могло бы быть предметом интересного историко- культурного исследования» [15, с. 260].

Одна из задач Шпета состояла в том, чтобы указать на неоригинальность уваровской «народности», ее вторичность по отношению к немецкому романтизму и исторической школе права (Фридрих Шлегель, Г. Луден и Ф.Л. Ян и др.), у которых Уваров, по его мысли, заимствовал само понятие «народность» во время обучения в Гёттингенском университете. Примерно такую же оценку генезиса данного уваровского понятия, ссылаясь на авторитет Г.Г. Шпета, дает известный американский историк Р. Пайпс в своей биографической книге об Уварове [16].

Подобное объяснение едва ли правомерно, поскольку, например, Август Людвиг Шлёцер, лекции которого Уваров, скорее всего, слушал в Гёттингене, с полным на то основанием может быть назван и русским ученым, поскольку Шлёцер вернулся в Германию после длительного пребывания в России, результатом которого стало получение звания члена Петербургской академии наук.

К этому надо добавить личное общение Уварова с идеологами романтизма, европейскими аристократами, противниками Наполеона. Среди них Фридрих фон Шлегель, Мадам де Сталь, князь де Линь, Карл Поццо-ди-Борго, Карл фон Штейн. Свои мемуары о встречах с этими известными в Европе интеллектуалами и политиками Уваров опубликовал в России и Европе(1).
Правильнее было бы говорить об общеевропейском движении романтизма, которое поставило вопросы национального возрождения в период до и после наполеоновских войн и охватило как Россию, так и европейские страны и, несомненно, оказало свое влияние и на Уварова.

1 См. мемуарные статьи С.С. Уварова: «Князь де Линь»; «Штейн и Поццо-ди-Борго»; «Мадам де Сталь» [14].

И, соответственно, следует рассматривать Уварова в качестве полноправного участника синхронно развивавшегося диалога немецкой и русской культур в начале XIX века. Влияние ментальности эпохи романтизма, несомненно, определило характер мировоззрения Уварова, с его пиететом к мудрости Востока, вниманием к истории и теме национального.

Однако вместе с тем Уваров резко отзывается о духовном опыте предшествующей эпохи Просвещения, не желая оставаться ни с «современными материалистами», ни с защитниками атеизма. Выразителей подобных мировоззрений он называет сторонниками «самых абсурдных теорий»: «Все они исходят в своих теориях из того, что детство человечества – это время мрака и глупости, и считают такой вывод математическим точным опровержением Священного писания» [13, с. 70–71].

Ценные свидетельства, характеризующие С.С. Уварова как консерватора, оставил А.В. Никитенко, который пере- дает записанное им высказывание министра народного просвещения: «Мы, то есть люди XIX века, в затруднительном положении: мы живем среди бурь и волнений политических. Народы изменяют свой быт, обновляются, волнуются, идут вперед.

Никто здесь не может предписывать своих законов. Но Россия еще юна, девственна, и не должна вкусить, по крайней мере, теперь еще, сих кровавых тревог. Надобно продлить ее юность и тем временем воспитывать ее. Вот моя политическая система. Я знаю, что хотят наши либералы, наши журналисты и их клевреты: Греч, Полевой, Сенковский и проч.

Но им не удается бросить своих семян на ниву, на которой я сею и которой я состою стражем, – нет, не удается. Мое дело блюсти не только за просвещением, но и блюсти за духом поколения. Если мне удастся отодвинуть Россию на пятьдесят лет от того, что готовят ей теории, то я исполнил свой долг и умру спокойно» [25, с. 174].

Исходя из оценки этого высказывания, было бы весьма проблематично согласиться с тезисом американской исследовательницы Ц.Х. Виттекер о том, что мировоззрение Уварова характеризовалось «поисками золотой середины» между идеалами Просвещения и романтизма, и поэтому он «всю жизнь пытался примирить идеалы восемнадцатого века с требованиями девятнадцатого» [17, с. 8]. В действительности, как подчеркнули авторы предисловия к «Избранным трудам» С.С. Уварова: «В самом понимании просвещения Уваров сильно расходится с просветителями XVIII в., противопоставлявшими естественное и социальное состояние человека, как исходное природное добро человеческой натуры и его дальнейшую порчу под воздействием “ложной” цивилизации» [19, с. 25].

* * *

Предметом анализа в настоящей статье является имевшая в свое время сильный европейский резонанс идея Сергея Семеновича Уварова о необходимости перемещения геополитических интересов России в Азию, что явилось, по сути дела, первым выражением того варианта русского консерватизма, который стал известен в ХХ веке под именем евразийства.

Этот анализ наводит на мысль о конгениальности русского и европейского консерватизма, совсем неочевидную для части исследователей, считающих, что русский консерватизм как идейно-политическое явление был употребим лишь для «внутреннего пользования», а за пределами России был мало кому интересен. В действительности Рос- сия питала своим русским консерватизмом Европу, тогда как последняя питала Россию своим социализмом, в следовании по пути которого Уваров видел опасную историческую перспективу [8, с. 134].

«Восточническая» ориентация Уварова была устойчивой консервативной позицией, прошедшей через все его творчество и практическую государственную деятельность, начиная с раннего «Проекта Азиатской академии» вплоть до программных выступлений в качестве президента петербургской Академии наук, министра народного просвещения и руководителя цензурного ведомства.

В «Проекте» и других своих программных заявлениях Уваров выступает не просто как поклонник мудрости Востока, его древностей и ценностей, но как русский консерватор-геополитик, считающий то, что впоследствии евразийцы назвали «Исходом к Востоку», – движением в сторону коренных и ничем не заменимых национальных интересов России: «Россия, граничащая с Азией и владеющая всей северной частью этого континента, разделяет с другими державами нравственный интерес, руководимый ими в их благородных предприятиях, но кроме того, у нее имеется еще и интерес политический, столь очевидный и неоспоримый, что одного беглого взгляда на карту достаточно, чтобы в нем убедиться.

Россия, можно сказать, лежит на Азии. Почти со всеми восточными народами она имеет общую сухопутную границу гигантской протяженности. Поэтому с трудом можно поверить в то, что из всех европейских стран именно в России меньше всего уделяют внимания изучению Азии. Достаточно самых элементарных политических понятий, чтобы оценить преимущества, которые Россия могла бы извлечь из серьезных занятий Азией.

Россия, имеющая столь тесные отношения с Турцией, Китаем, Персией, Грузией, смогла бы не только содействовать в огромной степени общему прогрессу просвещения, но еще и удовлетворить свои наиболее дорогостоящие потребности. Никогда еще государственные соображения не были в таком согласии с великими видами нравственной цивилизации» [13, с. 68–69].

Здесь стоит обратить внимание на использование Уваровым подходов, характерных для представителей будущего евразийского идейного течения. Речь, разумеется, не идет о каких-то прямых ссылках евразийцев на «Проект Азиатской академии» и другие сочинения Уварова как на источник собственных идей.

Напротив, основоположник евразийства Н.С. Трубецкой высказывал весьма критическое отношение к автору формулы «православие, самодержавие, народность». Трубецкой считал два элемента триады Уварова лишними, так как для Уварова и православие, и народность «не более чем эффектный и традиционный аксессуар самодержавия» [26, с. 114]. Для евразийца Трубецкого формула Уварова была символом всего петербургского периода российской истории, для которого было характерно «превращение православия в простой аксессуар самодержавия» и «обращение “народности” в казенную декларацию» [26, с. 115].

Тогда как евразийство «требует подлинного православия, оправославленного быта, подлинной национальной культуры на основе “бытового исповедничества” и признает своим идеалом только такую монархию, которая бы явилась органическим следствием национальной культуры» [26, с. 115].

Наследниками «дореволюционных течений», включая консерватизм Уварова, а также народничество и большевизм, евразийцы никогда не были и всячески дистанцировались от них. Прямое со- поставление ориентализма Уварова с евразийством невозможно, поскольку евразийство было пореволюционным идейным течением, рефлексией над Октябрьской революцией, тогда как обращение Уварова к Востоку было обусловлено стремлением остановить революцию, «отодвинуть Россию на пятьдесят лет от того, что готовят ей теории» (сказано Уваровым в 1835 году).

Но между ориентализмом Уварова и «Исходом к Востоку» прослеживается не линейная преемственность идей, а то, что В.Ф. Эрн называл «перекличкой» разноликих философских эпох внутри единого целого русской мысли(1). Эта перекличка не сводима к выстраиванию некой несуществующей цепочки влияний, которая подтверждалась бы конкретными источниками и ссылками. Здесь необходимы разъяснения.

1 О методологии соотнесения разноликости и единства в контексте русской философии см. монографию автора статьи [29].

Такая «пере- кличка» существует как доказательство единства отечественной философской культуры, когда в реальной ткани русской мысли фиксируются сходства между идеями мыслителей различной идейной ориентации. Подтверждением живого единства русской философии является многократное повторение в России ходов мысли П.Я. Чаадаева, основателя русской философии истории XIX века.

После революционных событий в Европе в 1830-м, а затем 1848 году Чаадаев изменил свои первоначально западнические взгляды. «Не- западное» бытие России, казавшееся ранее Чаадаеву главным источником ее бедствий и неустройств, начинает представляться ему источником своеобразного преимущества.

«… Нам нет дела до крутни Запада, ибо сами-то мы не Запад…» – пишет он и далее заме- чает: – У нас другое начало цивилизации… Нам незачем бежать за другими; нам следует откровенно оценить себя, понять, что мы такое, выйти из лжи и утвердиться в истине. Тогда мы пойдем вперед, и пойдем скорее других, потому что мы пришли позднее их, по- тому что мы имеем весь их опыт и весь труд веков, предшествовавших нам» [27, с. 98].

К.Н. Леонтьев, в определенной степени основываясь на указанной мысли Чаадаева, пи- сал даже о необходимости «подморозить Россию», затормозить ее движение, чтобы она не повторяла ошибок далеко зашедшего по пути прогресса Запада. Н.Г. Чернышевский и народники в известном смысле разделяли точку зрения Чаадаева при обосновании идеи некапиталистического пути развития России к социализму. Другим доказательством существования внутреннего единства русской философии является несомненное влияние идей А.И. Герцена на эстетический консерватизм К.Н. Леонтьева.

Критика Герценом мещанской потребительской цивилизации Запада, выработавшей многие пороки, в том числе «веру в пантеизм всеобщей подачи голосов», оказала важнейшее стимулирующее воздействие на концепцию «триединого развития» Леонтьева (от первоначальной простоты к цветущей сложности и далее к упростительному смешению). Другая центральная идея Герцена, а именно его «русский социализм», созвучна идейным поискам Ф.М. Достоевского и была переосмыслена писателем в 1860-х годах с позиций почвенничества.

В свете вышесказанного обращает на себя внимание указание Уварова на «этот континент» (в терминологии евразийцев континент-Евразия), который включает Россию, «владеющую всей северной частью этого континента» и составляющую то, что евразийцы называли евразийским месторазвитием. Здесь уваровский ориенталистский проект перекликается с первым коллективным сборником евразийцев «Исход к Востоку» (1921).

Так, в статье Петра Савицкого «Поворот к Востоку» мы читаем, что «Россия есть не только «Запад», но и «Восток, не только «Европа», но и «Азия», и даже вовсе не Европа, но «Евразия» [20, с. 2]. Наконец, ориентализм Уварова и евразийцев сближает особое отношение к Востоку, особенно к индийской цивилизации – «наиболее древней и наиболее интерес- ной», стоящей, по определению Уварова, «ближе всего к фундаментальным понятиям человечества», так как «Уже в глубокой древности поэзия и философия Индии соединились, чтобы создать религию, следы которой обнаруживаются во всех культах древнего мира» [13, с. 83].

Основатель евразийства Н.С. Трубецкой также обращал особенное внимание на характер религиозного мировоззрения индийцев, служащий подтверждением тому, что «великие культуры всегда религиозны, безрелигиозные же культуры – упадочны» [21, с. 228].

По Трубецкому, наиболее характерным и достойным подражания в индийской традиционной культуре является то, что она основана не на стремлении к комфорту и благополучию, в отличие от культур Запада, а на определенных духовных ценностях и убеждениях: «Убеждение, что спасение души есть единственное действительно важное, неизмеримо более ценное чем все земные блага и даже чем сама жизнь, это убеждение, которое у нас либо остается простой, механически повторяемой формулой, либо жизненным правилом лишь отдельных единиц, в Индии является всеобщим и потому становится двигателем социальной жизни» [21, с. 228].

Аналогичный подход прослеживается и в ориенталистских рассуждениях Уварова. Речь здесь вовсе не об идеализации «естественного состояния человека» в духе Руссо, а о реабилитации «простых истин, соответствующих простому состоянию человеческого общества» [13, с. 71]. Именно в том смысле, что эти «первоначальные понятия, дарованные Богом», еще сохранились в традиционных обществах Востока, особенно Индии. Но и эти первоначальные истины «стирались по мере того, как человек портился».

Не избежали разлагающего влияния и «жители Востока, обезображенные современными учреждениями». Отсюда следует вывод Уварова: «Итак, Восток – колыбель человеческого рода, следовательно, первый хранитель первоначального просвещения, первое зрелище лучшего состояния человечества и первый свидетель его упадка» [13, с. 71].

Блестящий ориенталистский проект С.С. Уварова в самой России был далеко не сразу принят и понят. Интеллигенция, само существование которой было основано на европейской
«идейности и беспочвенности» (по Г.П. Федотову), вовсе не демонстрировала какое-либо желание «учиться мудрости» у Востока. Сокращенный перевод «Проекта» был предпринят В.А. Жуковским в «Вестнике Европы» в 1811 году, но его текст не был оценен по достоинству и самим переводчиком.

В.А. Жуковский воспринял «прожект» как своеобразный утопический курьез: «Что касается до самого прожекта, он делает честь изобретателю, но едва ли может быть полезен для России. Тогда бы, кажется, могли мы заниматься и с жарким рвением и с верною пользою рассматриванием литературы азиатской (привлекательной только для любопытства людей ученых) когда бы уже стояли на высокой степени образованности; но где у нас образованность и где ученость?» [14, с. 537].

Язвительный по своему тону отзыв о «Проекте» принадлежал также А.И. Тургеневу, который отнесся к автору проекта как к молодому выскочке и утверждал, что он «кажется и сам не ясно знает, чего он хочет и какой цели старается достигнуть в отношении к Востоку. Я не примечаю в нем стремление к истинной пользе, а более жадность к бумажному бессмертию и к той славе, которую дают немецкие и французские ученые общества и книгописатели» [14, с. 537].

Обращение Уварова к европейским авторитетам было, в действительности, обычным в России способом привлечь внимание общественности и правительства к актуальным для политики и экономики отечественным сюжетам. С этой целью предпринималось их «раскручивание» за рубежом, с тем чтобы на них затем обратили внимание внутри страны, но уже как бы «с подачи» авторитетных иностранцев. Об этом пишет А.С. Хомяков в своей статье «Мнение иностранцев о России» [24].

Самым характерным примером такого, по выражению А.С. Хомякова, «доверчивого поклонения перед европейской образованностью» является исследование русских народных учреждений, в частности сельской общины, предпринятое немецким ученым бароном Августом фон Гакстгаузеном, издавшим после путешествия по России свою трехтомную книгу о русской деревне.

Есть мнение, что резонанс, вызванный исследованиями Гакстгаузена, был своего рода PR-акцией московских славянофилов, которые использовали его авторитет в своих целях, а именно для привлечения внимания к вопросу о судьбе поземельной общины. Барон Гакстгаузен, будучи консерватором и монархистом, видел в укреплении крестьянской общины источник народного благосостояния и противоядие против социальной революции.

Исследование Гакстгаузена имело то положительное значение, что подвергало критике стремление интеллигенции всегда искать рецепты решения русских проблем за рубежом. По меткому наблюдению Гактсгаузена, «благодаря различию в образовании верхних и нижних слоев русского народа, образованное сословие утратило всякое понимание сельских народных учреждений. Воспитанное на европейских нравах, изучившее иноземные законодательства и учреждения, оно смотрело чужими глазами на учреждения своего народа и, насколько могло влиять на законодательство, старалось изменить их по европейскому образцу» [22, с. 16](1).

Как известно, первоначально уваровский проект был опубликован анонимно по- французски малым тиражом в 1810 году, после возвращения Уварова в Россию с дипломатической службы [9]. Cм. также последующие издания в Германии и Франции [10, 11]. (В этом же 1810 году Уваров женился на Екатерине Алексеевне Разумовской, дочери известного аристократа, тогдашнего министра народного просвещения Алексея Кирилловича Разумовского и племяннице его брата, посла в Австрии Андрея Разумовского, не- посредственного начальника Уварова.)

Резким контрастом ироническим оценкам русских современников выглядел комплиментарный, восторженный отзыв Гёте, который в ответ на почтительное письмо Уварова(2) и посланный им экземпляр «Проекта Азиатской академии» написал следующее: «С восхищением и радостью прочел я присланную полную значения записку (Memoire) – c восхищением перед проникновенностью автора и широтой его кругозора, с радостью от его деятельности, от той доброй готовности, с какой он намерен применять свои знания в большом масштабе.

1 Примером такого отношения, по Гакстгаузену, являются убеждения того же Александра Тургенева, с которым был знаком немецкий ученый, и который дал критическую оценку проекта Уварова: «Замечательный пример этому представлял недавно умерший Александр Тургенев. С обширным европейским космополитическим образованием, с глубокою и страстною любовью к родине, с основательным знанием истории своей страны, он остался чужд пониманию народной жизни» [22, с. 16].
2 С.С. Уваров писал Гёте: «Ваше Превосходительство! Беру смелость переслать Вам экземпляр моего первого литературного опыта. Пришло время и нам принять участие в современном великом движении всех идей, чтобы построить нашу культуру на прочной основе Востока. Вам не чуждо это превосходное воззрение. В Ваших бессмертных творениях всюду господствует полнота высокого духа, который охотно пребывает в широких просторах прекрасной древности, чтобы потом творчески взлететь на вершину высокой поэзии…» [13, с. 538].

Поистине мы живем в век итогов и resumes; так много произошло, так много нам предстоит, что мы отныне можем собирать, заканчивать, дополнять, продолжать пользоваться результатами. Поэтому счастливы те, кто еще в молодости обладают способностями, влечением и нужными условиями для такой деятельности. Я ничего так не желаю, как того, чтобы Вы как можно скорее возглавили азиатский институт, стали бы распространять свет на обе части света, которым принадлежит государство Вашего монарха. По-царски способствовать этому начинанию – это усилило бы блеск, которым он умеет окружать свой трон» [14, с. 538].

Таким образом, мы видим, что проект Уварова предназначался первоначально для распространения в европейских научных кругах, где амбициозный молодой ученый и дипломат искал поддержки и сочувствия своим идеям. Но не только там. Проект послужил также основанием для дальнейшего продвижения по служебной лестнице, стал для правительства своего рода «сертификатом учености» Уварова и поэтому его автор в 1811 году (в двадцатипятилетнем возрасте!) вступает в должность попечителя столичного Петербургского учебного округа, одного из шести, существовавших в Российской империи.

Это назначение открыло Уварову в 1833 году путь к посту министра народного просвещения, на котором он зарекомендовал себя как один из наиболее эффективных государственных деятелей Российской империи. В этом же 1833 году Уваров опубликовал на французском языке за- метку, посвященную памяти Гёте, «крестного отца» своего «Проекта Азиатской академии». Это своего рода некролог, но некролог необычный, где отсутствует подробное перечисление заслуг великого немецкого ученого в разных областях естественных и гуманитарных наук, хотя Уваров и указал на энциклопедизм великого ученого и на его вклад в художественную литературу, филологию, а также «в изучение всех отраслей естественных наук».

Речь памяти Гёте, произнесенная Уваровым 22 марта 1833 года на пленарном заседании Академии наук, явилась на самом деле поводом для изложения собственных консервативных воззрений Уварова. Уваров подчеркнул не только и не столько универсальный, всеобщий гений Гёте, но прежде всего его национальный гений. По его словам, «Гёте с глубочайшей прозорливостью угадал особый характер своего народа, характер серьезный, созерцательный, страстный, искренний, нуждающийся, вероятно, в живом парадоксе для полного развития своих сил» [23, с. 319].

Кроме того, Уваров представил Гёте в качестве последовательного монархиста и аристократа, аристократа «принципов, вкуса и чувств – это в то время, когда вся аристократия отступила» [23, с. 318]. Завершается заметка о Гёте сравнением его с монархом (высшая похвала для Уварова), отсюда для Европы утрата такого гения в эпоху, когда шатаются монархии, равносильна потере верховного правителя: «Потеряв этого вели- кого человека, Германия потеряла единство и последнюю из монархических литератур, она потеряла монарха, возведенного на пьедестал по законному праву гения и по единодушному согласию его соотечественников, но монарха в высшей степени неконституционного, готово- го разгневаться, если начать с ним говорить о хартии, занимающегося самолично бесчисленными интеллектуальными делами и особенно далекого от того, чтобы допустить народный суверенитет в деле литературы и науки» [23, с. 324].

Последние слова, очевидно, должны были не столько возвысить гений Гёте, сколько подчеркнуть легитимистские устремления самого автора – министра народного просвещения и президента Академии наук.

Настоящую доступность на русском языке проект Уварова получил лишь спустя сто лет после его опубликования на французском языке в переводе В.И. Парсамова [13]. Ситуация вполне сходная с судьбой политического наследия другого выдающегося консерватора, тоже «выходца из Европы» (И.С. Аксаков), имевшего, подобно Уварову, широкие связи в европейских научных кругах. Речь идет о дипломате и великом русском поэте Федоре Ивановиче Тютчеве.

На французском языке написаны и опубликованы политические статьи Тютчева: «Письмо г-ну Густаву Кольбу, редактору «Альгемайне цайтунг» (1844), «Россия и революция» (1849), «Папство и римский вопрос» (1850), вышедшие на родине поэта лишь в 1873 и 1886 годах. Однако в отличие от консервативного наследия Тютчева, оставшегося малоизвестным в России XIX века, многие начинания Уварова, в том числе и его ориенталистский проект, были успешно реализованы в практике науки и образования; ему удалось, по его словам, «блюсти не только за просвещением, но и блюсти за духом поколения».

Ричард Пайпс, сравнивший ориенталистику Уварова с проектами евразийцев, заметил, что проекты евразийцев остались утопиями, тогда как большая часть замысленного Уваровым была реализована [16].

Выступив 22 марта 1818 года в качестве президента императорской Академии наук и попечителя Санкт-Петербургского учебного округа, Уваров провозгласил те же принципиальные мысли о значении Востока, что содержались в «Проекте Азиатской академии» в связи с открытием курсов по изучению восточных языков: «Восток первая колыбель, первое поприще лучшего бытия, первый свидетель падения рода человеческого.

Из Азии проистекали все религии, все науки, вся философия. Она одна сохранила чудесный дар производить все большие явления морального мира; там находили мы истинный единственный источник всеобщего просвещения, и кто мог бы не гореть желанием созерцать вблизи богатства неисчерпаемого рудника ума человеческого?» [14, с. 253].

Подробное перечисление достижений Министерства народного просвещения под управлением С.С. Уварова в сфере ориенталистики было дано в записке на высочайшее имя в 1843 году. В разделе «Восточные языки и словесность» содержится впечатляющий перечень нововведений Уварова в данной области, в том числе включение в Университетский устав 1835 года положения о кафедрах восточной словесности, в круг которых включено изучение арабского, турецкого, персидского, сирийского и других языков.

Особо выделено Восточное отделение в Казанском университете, в котором впервые были учреждены кафедры монгольского и тибетского языков. Причем отмечается введение изучения восточных языков не только в университетах в разных частях империи, но также в гимназиях и средних учебных заведениях, что было особенно актуально в местах поселения коренных восточных народов. Указано, в частности, на открытие татарских классов в Симферопольской гимназии, а также в Бахчисарайском, Перекопском и Карасубазарском уездных училищах.

Особенностью подхода Уварова было привлечение «для преподавания и практических упражнений» коренных жителей восточных стран, в том числе «уроженцев Мазандерана, Дербена, Азербиджана, турецких хаджи и бурятских лам». Особенностью развиваемой в России «ориентальной филологии», по Уварову, является ее практическая устремленность на удовлетворение просветительских потребностей для населения восточных народов, вошедших в состав Российской империи, тогда как в Европе по его замечанию, «ориентальная филология не может переступить за пределы кабинетного изучения», ограничиваясь изучением древних мертвых языков.

Особенно выделяется Уваровым успешно развивающаяся «словесность грузин и армян», а также деятельность Лазаревского института восточных языков, который «получил особые права», «успешно образуя для армянского народа чиновников военных и гражданских, переводчиков и учителей».

Оценивая ориенталистские достижения Уварова, необходимо отметить их отличие от западных концепций Востока, раскрытых в фундаментальной монографии американского историка палестинского происхождения Эдварда Вади Саида, которая основывается на кропотливом философском и культурологическом анализе практически всех известных западных концепций Востока, включая работы Фридриха Шлегеля, Гёте, Гюго, Шатобриана, Байрона, Дизраэли, Флобера и многих другие.

Автор этой книги, вызвавшей большую полемику на Западе, пришел к выводу о том, что традиционный западный ориентализм при всех его достижениях в изучении Востока всегда исходит из презумпции его «инаковости», отсюда западный взгляд на Восток «со стороны», как на «чужого» [28].

Уваров, как и евразийцы, смотрели на Восток иначе, считали, что Восток не «вне нас, а внутри нас», оценивали российский Восток как неотъемлемую часть континента Россия-Евразия, которая подлежит наряду со всеми другими ее частями вовлечению в общее экономическое, культурное, образовательное и научное пространство. Эта перекличка русских мыслителей разных эпох и разных мировоззрений указывает на их общие цивилизационные корни и сохраняет свое значение для современности.

Маслин Михаил Александрович,

доктор философских наук, заведующий кафедрой истории русской философии философского факультета, заслуженный профессор МГУ имени М.В. Ломоносова

Литература
1. Русский консерватизм середины XVIII – начала ХХ века: энциклопедия / отв. ред. В.В. Шелохаев. М., 2010.
2. Консерватизм: перспектива или альтернатива?: Сб. науч. статей / под ред. Ю.Н. Солонина. СПб., 2010.
3. Минаков А.Ю. Русский консерватизм первой четверти XIX в. // Русский консерватизм первой четверти XIX в. // редколлегия: А.Ю. Минаков, С.В. Хатунцев, Н.Н. Лупарева, А.О. Мещерякова. Воронеж, 2011.
4. Вопросы истории консерватизма : Альманах. Воронеж, 2015. № 1.
5. Фетисенко О.Л. Гептастилисты. Константин Леонтьев, его собеседники и ученики. СПб., 2012.
6. Politconservatism.ru
7. Тетради по консерватизму: Альманах ИСЭПИ.
8. Мещерякова А.О. Создатель русской триады: интеллектуальная биография С.С. Уварова // Русский консерватизм первой четверти XIX в. Воронеж, 2011.
9. [Уваров С.С.] Projet d’une Académie Asiatique (Проект Азиатской академии). СПб., 1810
10. Оuvaroff S. Projet d’une Académie Asiatique. 1810 // Etudes de Philologie et de Critique. Paris, 1845.
P. 1–48.
11. Uwarow S.S. Ideen zu einer asiatischen Akademie. Berlin, 1811.
12. Уваров С.С. Проект Азиатской академии; сокр. пер. с фр. В.А. Жуковского // Вестник Европы. 1811. № 1, 2.
13. Уваров С.С. Проект Азиатской академии // Сергей Семенович Уваров. Избранные труды / сост., авт. вступ. ст. и коммент.: В.И Парсамов, С.В. Удалов; пер. В.С Парсамова. М., 2010.
14. Сергей Семенович Уваров. Избранные труды / сост., авт. вступ. ст. и коммент.: В.И Парсамов, С.В. Удалов; пер. В.С Парсамова. М., 2010.
15. Шпет, Густав. Очерк развития русской философии / отв. ред.-сост., коммент, археограф. работа Т.Г. Щедрина. М., 2008.
16. Пайпс Р. Сергей Семенович Уваров: жизнеописание. М., 2013.
17. Виттекер Ц.Х. Граф Сергей Семенович Уваров и его время. СПб., 1999.
18. Липич Т.И. Русский литературно-философский романтизм в диалоге культур России и Германии первой половины XIX века: Автореф. дисс. … д. философ. н. Белгород, 2011.
19. Парсамов В.С., Удалов С.В. Сергей Семенович Уваров // Уваров С.С. Избранные труды. М., 2010.
20. Савицкий П. Поворот к Востоку // Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев. София, 1921.
21. Трубецкой Н.С. Религии Индии и христианство // На путях. Утверждение евразийцев. М.; Берлин, 1922. Кн. вторая.
22. Гакстгаузен А. Исследования внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России. М., 2017.
С.С. Заметка о Гёте // Сергей Семенович Уваров. Избранные труды. М., 2010.
23. Хомяков А.С. Мнение иностранцев о России / А.С. Хомяков // Избранные статьи и письма / общ. ред., сост., подгот. текста, коммент. Л.Е. Шапошникова, О.В. Парилова, И.А. Треушникова; авт. вступ. статьи Л.Е. Шапошников. М., 2004.
24. Никитенко А.В. Дневник. Л., 1955. Т. I: 1826–1857.
25. Трубецкой Николай. Европа и Евразия. М., 2014.
26. Чаадаев П.Я. Полн. собр. соч. и избр. письма. М., 1991. Т. 2.
27. Cаид, Эдвард В. Ориентализм. Западные концепции Востока. СПб., 2006.
28. Маслин М.А. Разноликость и единство русской философии. СПб., 2017.