Известный русский историк и общественный деятель Михаил Петрович Погодин (1800–1875) называл себя русским человеком, «который любит отечество, чувствует благодарность к Европе, и желает успеха человечеству» [7, с. 1]. Одна из граней его творчества связана с обоснованием известной уваровской триады «Православие. Самодержавие. Народность», не очень удачно названной в начале 1870-х годов либеральным историком А.Н. Пыпиным народностью официальной, официальной системой народности [см. 29, с. 5, 61, 63] и с его подачи утвердившейся в историографии как «теория официальной народности».

* * *
Окончив Московский императорский университет в 1821 году с золотой медалью, полученной за выпускную работу «О пользе источников в нынешнем состоянии статистики», Погодин был оставлен «в ведомстве университета» и до 1824 года преподавал географию в университетском Благородном пансионе. После защиты магистерской диссертации, в которой с помощью метода «собирания всех мест из источников» доказывал норманство Руси [см. 16](1), он читал всеобщую историю студентам-первокурсникам университета (в 1827 году составил на основе лекций свои «Исторические афоризмы», вышедшие от- дельным изданием в 1836 году).

1 Здесь Погодин пришел к выводу, что варяги-русь – не шведы, пруссы, финны, хазары или готы, а норманнское племя, обитавшее на территории современной Швеции. Это противоречило мнению единственного на тот момент крупного специалиста по отечественной истории в Московском университете М.Т. Каченовского, полагавшего, что Русь имеет южное происхождение от хазар [см. 1, с. 102, 143].

Так называемые «Исторические афоризмы» Погодина – суть не что иное, как мысли, которые приходили ему в голову при чтении исторических сочинений и при размышлении об истории. Эти мысли Погодин записывал в памятную книжку, не стремясь придать им «искусственной формы, приводить их в порядок или систему», оставив их «так, как они родились» [11, с. 104]. Действительно, разнородные суждения Погодина с трудом можно сгруппировать или классифицировать.

Поднимаясь над уровнем обыденного, Погодин усматривает задачу историка в том, чтобы показать, с одной стороны, «каким образом и по каким причинам происходит изменение, как отражается в частных явлениях общий закон», с другой – «показать также участие народа в общем образовании рода человеческого», «в первом случае он связывал кольца в частную цепь, – во втором из частной цепи он делает одно кольцо и указывает ему место в общей цепи» [11, с. 105]. На другой странице он говорит о том, что «Род человеческий, если взглянуть на него в известное время, поднимается вверх по лестнице».

«Каждый народ, каждое государство перебывает на всех ступенях в свое время, так или иначе, раньше или позднее, крепче или слабее, медленнее или скорее. Частная История берет каждый народ с первой его ступени, и доводит до той, на коей он стоит теперь, показывая вместе и взаимное влияние народов, как электрическая сила пробегает чрез все кольца длинной цепи и сообщает удары краям. Сие влияние ускоряется более и более, по мере того, как более связывается колец» [11, с. 108](1).

1 В подтверждение Погодин приводит пример из области политики, когда «вступление иного Министра в управление отзывается ныне уже во всей Европе» [11, с. 108].

Погодин затрагивает и некоторые философские проблемы. Разделяя всех историков на Идеалистов и Эмпириков, Историков-философов и Историков-поэтов, Погодин, в частности, указывает на то, что «Философ может иметь идеал, систему отвлеченную Истории (прошедшей и будущей), но сия система мертва без положительного приложения», «…только с эмпирическими познаниями можно строить системы» [11, с. 106].

И далее: «Всякая философская система есть только что одностороннее развитие ума, все они составляют одно целое, которое постепенно развивалось». «Есть одна истина, но всякий человек смотрит на нее под своим углом» [11, с. 119].

Ряд высказываний Погодина отличаются оригинальностью. В частности, это относится к афоризмам о природе и человечестве, географии и истории. В них звучат органицистские мотивы. Рассматривая отношение географии и вообще естественной истории к истории человечества, Погодин, задолго до так называемых геополитиков, говорил о наличии прямой связи между географией и политикой, экономикой и культурой в целом [см. 11, с. 111–112].

Здесь же, на страницах «памятной книжки», Погодин формулирует предварительные замечания по двум основополагающим сюжетам своих будущих работ, в которых обычно смешивал политику с историей. Эти сюжеты сводятся к раскрытию специфики условий образования «начала» государственности в Европе и в России, к необходимости различения Западной и Восточной Европы, Запада и России, представляющих собой две большие, качественно различные мировые цивилизации – западноевропейскую, наследницу Римской, и восточноевропейскую, наследницу Восточной Римской империи.

В этом контексте важен тезис о том, что славянам норманны «дали все политическое устройство» [11, с. 112], – тезис, который позже Погодин разовьет в целую концепцию о том, что вся русская государственность была создана исключительно варягами, а участие русского на- рода в этом деле ограничилось добровольным подчинением чужой власти и оказанием ей послушания.

Продолжая рассуждения о различиях Востока и Запада, Погодин выдвигает еще один важный тезис – о «двух Европах»: «Европу можно разделить исторически на две главные половины: Западную и Восточную» [11, с. 121]. Противополагая Восток и Запад, Погодин не относил Россию к Востоку, к Азии. Причисляя старую Русь к Востоку, Погодин всегда имел в виду Восток Европы. Европа была для него колыбелью просвещения. И это просвещение рано или поздно, добровольно или путем колонизации должны будут перенять все неевропейские народы.

Однако наиболее глубокомысленное, на наш взгляд, высказывание Погодина предельно лаконично и «попахивает» мизантропией: «Человечеству более всего мешают люди» [11, с. 156]. Характерно, что подобная склонность к мизантропии не помешала Погодину представить свою магистерскую диссертацию императрице Елизавете Алексеевне и в ответ получить золотые часы «в знак благоволения и внимания к трудам его» [1, с. 297].
* * *
В 1828 году Погодин был произведен в адъюнкты, читал курсы новой (политической) и русской истории на этико-политическом отделении юридического факультета, а в 1833 году избран ординарным профессором всеобщей истории, читал лекции о политике, связи и торговле древних народов мира(1). Приведем характерный штрих к психологическому портрету Погодина, который современными исследователями обычно рисуется черными красками.

Вступая в должность ординарного профессора Московского императорского университета по всеобщей истории, в 1834 году Погодин прочел для студентов и начальства «первопрестольного храма Русского просвещения» [15, с. 95] вводную лекцию, которую закончил следующими словами: «я готов всякую минуту пере- дать ее [должность – А.Ш.] первому достойнейшему, и желаю сердечно, чтоб это было кому-нибудь из вас» [15, с. 103].

Поставив перед собой задачу показать, «как я смотрю на Историю, в чем полагаю ее сущность, до какой степени кажется она мне доступною и какими путями можно, если не проникнуть, то, по крайней мере, приблизиться к ее святилищу» [15, с. 96], Погодин разворачивает перед своими слушателями аргументацию в пользу ряда методологических принципов, обозначенных уже в «Исторических афоризмах».

Первым таким принципом для Погодина стало признание закономерностей исторического развития, причем закономерностей провиденциальных, определенных Божественной волей.
Вообще для Погодина было характерно стремление подняться над «фактом» – перечнем событий, лиц, дат, задаться общими вопросами, придать исторической науке философское измерение.

Здесь, на наш взгляд, уместно отметить, что тяга Погодина к философствованию, его стремление найти ответы на общие исторические вопросы не носили абстрактно-отвлеченный характер, он очень хорошо понимал силу философских идей, приобретающих в ряде случаев социально-политическое значение. Так, например, характеризуя состояние Пруссии в начале 1840-х годов, Погодин отмечает изменения, вы- званные так называемым духом времени: «Узы религиозные, династические, узы предания, ослабли в Пруссии.

Печать становится все более дерзкою день ото дня, министры и правительство подвергаются оскорблениям». Не в последнюю очередь влияние этого «духа времени» было инициировано движением младогегельянцев, тем, что «молодое поколение, схватившись за Гегелевы результаты, растолковало их по-своему, пустилось зря в политику и изменяет саму жизнь».

Проводя аналогию с Россией, в качестве средства, предупреждающего революционные устремления молодежи, подобные тем, что у прусских младогегельянцев, в качестве «громового отвода» против революционного духа – огня, который, развращая умственно и нравственно, оказывается подчас «разрушительнее ружейного и пушечного», Погодин призывает министра народного просвещения С.С. Уварова учредить кафедру философии в Московском университете [см. 9, с. 220–221](2).

1 Свои лекции по всеобщей истории Погодин, как и другие русские профессора того времени (на- пример, В.Ф. Цих, 1805–1837), составлял на основе фундаментального исследования ˝Ideen über Politik, den Verkehr u. den Handel d. vornehmsten Völker der alten Welt˝ (1824–1826) А.Г.Л. Герена (1760–1842), немецкого историка, профессора философии и истории Геттингенского университета. [см. 14]
2 Как известно, в 1850 году Николай I по представлению князя П.А. Ширинского-Шихматова, сменившего на посту министра народного просвещения Уварова, запретил преподавание в университетах теории познания, метафизики, нравоучительной философии и истории философии. В этом же году философский факультет был ликвидирован, а на его базе открыты два факультета: историко-филологический и физико- математический, но кафедра философии в их структуре отсутствовала. По ходатайству попечителей учебных округов о восстановлении в университетах самостоятельной кафедры философии, в 1860 году она была восстановлена в Московском университете, и ее возглавил приглашенный из Киевской духовной академии профессор Памфил Данилович Юркевич (1826–1874).

Мир человеческий, мир нравственный со всеми своими явлениями, по убеждению Погодина, подчинен таким же непреложным законам, что и мир физический. В связи с этим Погодин ставит вопрос о соотношении свободы и необходимости в истории, «человеческой свободы» и «высших законов необходимости, судеб Божиих, предопределения». Он считает, что «свободная воля есть условие человеческого бытия» [15, с. 100].

В истории необходимость таинственным образом сосуществует со свободой: «Соединение, или лучше тожество законов необходимости с законами свободы – такое же таинство, как соединение мысли с словом, как соединение души с телом… нельзя определить, где оканчивается миг прошедший и начинается будущий, где оканчивается необходимость и начинается свобода» [15, с. 101].

Задача истории, с одной стороны, «протянуть ткань так называемых случаев, как они один за другим или один из другого следовали, ткань намерений и действий человеческих, по законам свободы». С другой стороны, она должна «представить другую параллельную ткань законов высших, законов необходимости».

Только таким образом можно показать «соответствие сих божественных идей к скудельным формам, в коих они проявлялись, показать, как сей так называемый случай бывает рабом судьбы, ответом на вопрос, на потребность». Задача историка – найти эти законы, показать их тождество, определить случайное и необходимое в историческом процессе. Смысл работы историка – бесконечные сомнения и поиск [см. 15, с. 101].

История, по Погодину, – многообразие социально-политических и интеллектуальных событий, народов, личностей и эпох. «Необходимое содержание» истории, как считает По- годин, составляют «несходные, по-видимому противоположные, происшествия», однако принадлежащие «существам одного рода» и находящиеся на «одной линии».

«Неужели все сии разнообразные явления происходят сами собою, то есть могут быть и не быть, заменяться другими, не имеют никакого единства, согласия?.. Неужели люди зависят от случая и подвергаются опасности погибнуть в сию же минуту со всеми своими чувствами, мыслями, надеждами, Историею?» [15, с. 96] – задается Погодин главными, по его мнению, вопросами, на которые требуется ответить отрицательно.

Логика его рассуждений сводится к следующему. По аналогии с силой, содержащей планетную систему в равновесии, человечество сохраняется силой Провидения, Богом:
«Если человечество сохраняется, то сохраняется для чего-нибудь, то есть имеет цель, в себе ли, вне ли. Если оно имеет цель, то к ней необходимо ведет какой-нибудь путь, который должен быть пройден последовательно, от начала до конца – с которого оно совратиться не может.
Следовательно, оно получает, имеет законы своего движения» [15, с. 97].

В результате Погодин формулирует силлогизм, «естественное умозаключение», вытекающее из одного понятия о существовании человечества.

«Человечество есть, Следовательно не может не быть, Следовательно должно быть,
Следовательно оно содержит в себе условия своего бытия.
Следовательно есть законы для его действия, необходимость
в происшествиях, есть путеводная десница, промысел, есть Бог в Истории» [15, с. 97].

Второй основополагающий методологический принцип в интерпретации Погодина требовал признания различия историй Запада и Востока Европы, России и Азии. Различия эти обусловлены, с точки зрения Погодина, наличием особых закономерностей исторического развития. Погодин предполагает, в частности, наличие единых законов для основания государств. Однако эти законы различны в разных частях света – на Западе и Востоке Европы, Азии и в России.

В Испании, Италии, Британии и других областях Западной Европы «Государства начинаются одинаково от бракосочетания победителей с побежденными». Завоеватели и побежденные ассимилируются, «у всех происходит одно явление – феодализм», который к шестнадцатому столетию разрушается, «и на его развалинах основывается единодержавие» [см. 15, с. 97].

В Болгарии, Сербии, Польше и других славянских областях Восточной Европы государства основаны другим способом, «то есть не вследствие бракосочетания побежденных с победителями, которых к ним и не приходило». У них другие истории, не похожие на западные, но схожие между собой – «они… теряют политическую независимость и падают, так или иначе, под чуждую власть» [15, с. 98].

В истории азиатских государств опять все иначе – менее развитые народы стремятся за- воевать более развитые. В результате основываются деспотии, государство разделяется на сатрапии, предается роскоши, отдаленные области начинают возмущаться – «здание колеблется и падает под ударами новых завоевателей, испытывающих со временем такой же жребий» [15, с. 98]. В результате подобных рассуждений Погодин приходит к выводу, ставшему основополагающим не только его историософской концепции, но проникающего ткань любых его рассуждений на политические темы.

Одна Россия, утверждал Погодин, высится над всеми славянскими, западными и азиатскими государствами. Причина такого положения – «начало» государства Российско- го: «основание ее [России – А.Ш.] есть среднее, так сказать, между основанием западных и восточных государств; к нам пришли иноземцы, но приглашенные, по крайней мере, не завоеватели, не с мечом в руках…» [15, с. 98].

* * *
В 1836 году Погодин занял кафедру русской истории. В том же году он стал действительным членом, а с 1841 года – ординарным академиком Императорской Академии наук, которую в то время возглавлял единомышленник и покровитель Погодина – Сергей Семенович Уваров.

Погодин и Уваров стали единомышленниками в 1832 году после посещения тог- да еще товарища министра народного просвещения лекции молодого преподавателя, в которой Погодин выдвинул концептуальные идеи об особом пути развития России, о специфике образования русского государства, о целостности национально-политического «организма» страны, ставшие затем весомыми аргументами в обосновании знаменитой уваровской триады «Православие. Самодержавие. Народность».

Россия, по Погодину, это целый мир, занимающий огромное пространство, заселенное народами, составляющими целостность, которой могли бы позавидовать и европейские «малые» страны.

В отличие от канувших в лету империй и современных европейских государств, Россия «заселена преимущественно племенами, которые говорят одним языком, имеют, следовательно, один образ мыслей, исповедуют одну Веру, и, как кольца электрической цепи, потрясаются внезапно от единого прикосновения». Более того, целостность и однородность Российской империи усиливаются тем, что с ней «одно живое целое» составляют славянские народы, соединенные с русским народом узами крови и языка.

Обладая бес- численными природными богатствами, большой духовной силой, Россия представляет со- бой государство, при взгляде на которое – «мысль цепенеет, по счастливому выражению Карамзина» [8, с. 268]. Как констатирует Погодин, политическое влияние России в Европе после блистательной победы над Наполеоном огромно. Россия никого не боится, ничего не опасается, никто не помешает ей изменить судьбы Европы и всего человечества, если того пожелает русский царь.

Исходя из простой истины, гласящей, что «всякое настоящее, всякое будущее, есть плод прошедшего», Погодин в истории находит истоки и основания современного могущества России, обусловленного отличиями исторического развития России и Европы. Разница между Европой и Россией состоит, по Погодину, в том, что, во-первых, европейские государства были основаны пришлыми завоевателями, которые покорили туземцев, подчинили их себе и на развалинах Западной Римской империи создали новые государства.

Российская государственность тоже возникла под влиянием пришельцев-варягов, но они были добровольно выбраны и приглашены, а потому особых разногласий между пришельцами и туземцами не возникло [см. 8, с. 270–271]. Во-вторых, христианство в Древнюю Русь пришло не из Рима, а из Константинополя, а потому духовенство в России было подчинено государству и не мешало его развитию: «у нас, так как в Греции, духовенство подчиняется Государям, между тем как на Западе оно вяжет и решит их».

Более того, приняв христианство из Византии, «Россия сделалась как будто преемницею Империи Константинопольской, между тем как Западная продолжалась в лице прочих Европейских Государств» [8, с. 270]. В-третьих, кроме того, различия состояли в самой общественной системе: в западных государствах возник феодализм – рыцарство – майорат; в России с ее редким населением, обширными лесами и степями – удельная система, государство оставалось во владении одного семейства, а наследником был не старший сын, а старший в роде, и наследство дробилось до бесконечности [см. 8, с. 271].

Проводя параллели в истории России и Европы (крестовые походы – монгольское иго, реформация – реформы Петра I), Погодин акцентирует внимание на социально- политических преимуществах России. В ней не существовало пропасти между представителями различных сословий, как это было в Западной Европе. Русский простолюдин мог достичь высших государственных должностей, университетское образование заменяло привилегии и грамоты.

Все преобразования, все нововведения шли в России от государства, сверху, а не снизу, как в Европе; у нас, по словам Погодина, правительство «навязывает просвещение». Русское дворянство, сформировавшееся в позднее время из разных источников, из представителей разных народов, – благороднее европейских грандов, лордов, маркизов, баронов. Это произошло потому, что высшее сословие приобрело свои привилегии, служа отечеству, России [см. 8, с. 271–272].

Вообще, по мнению Погодина, история России как часть всемирной истории уникальна, она полна необыкновенных явлений и чудес, и потому есть история «необыкновенная», «чудесная», а русский народ является богоизбранным народом: «перст Божий ведет нас, как будто древле Иудеев, к какой-то высокой цели» [8, с. 273].

Переходя от прошлого к современности, Погодин предостерегает политиков от бездумного заимствования западных образцов, призывает использовать «собственные наши плоды, которым напрасно искать подобных в других Государствах», считая, что «всякое постановление должно непременно иметь свое семя и свой корень, и что пересаживать чужие растения, как бы они ни были пышны и блистательны, не всегда бывает возможно или полезно, по крайней мере всегда требует глубокого размышления, великого благоразумия и осторожности» [8, с. 276].

И, наконец, самый важный вывод ученого-историка, вполне укладывающийся в «хранительную» идеологию «официальной народности». Как заявляет Погодин, имея столько преимуществ перед западными государствами, Россия, «российская история может сделаться охранительницею и блюстительницею общественного спокойствия, самою верною и надежною» [8, с. 276].

Этот вывод лекции Погодина находился в полном соответствии с высказанным ра- нее мнением его высокого покровителя [31], в свою очередь, Уваров, формулируя доктрину православия, самодержавия, народности, немало почерпнул у Погодина(1).

1 Об этом, в частности, пишет Р.Г. Эймонтова [см. 4, с. 129].
* * *
Основные пункты своей хранительной, национально-консервативной позиции, Погодин развил в статье «Параллель русской истории с историей европейских государств относительно начала», помещенной в январском номере журнала «Москвитянин» за 1845 год. В этой концептуальной и для журнала, и для самого автора статье Погодин, объяснив «генеалогию» западноевропейской и русской государственности, в доказательство своей позиции рассматривает политические явления, сопровождавшие зарождение русского государства, и приводит сначала различия «составных частей, элементов Государства» на Западе и в России, а затем отличия физические и нравственные.

Элементы государства в «первый период его происхождения», по его мысли, это – «государь, народ, разделяющийся на сословия… и земля»; физические – «пространство, народосчислие, населенность, почва, климат, положение, система рек», нравственные – «народный характер, религия, образование» [см. 18, с. 281, 287–288].

Своеобразие теоретико-методологической позиции Погодина усиливало его обращение к географическому фактору, который, по его мысли, обуславливал как принципиальную невозможность завоевания России, так и во многом оправдывал его концепцию
«призвания власти» славянским населением Руси.

Нужно отметить, что мысль о совокупности физического, духовного и политического факторов как условий могущества и величия России Погодин высказал еще в «Письме к Государю Цесаревичу, Великому Князю, Александру Николаевичу» 1838 года. Первое условие могущества страны, указывал он, – «пространство, многолюдство», второе – «экономико-географическое» – разнообразие климатических зон и залежей полезных ископаемых. Два этих условия составляют то, что Погодин называет «физическими силами».

Третье условие могущества – нравственные силы, из которых Погодин обращает внимание «прежде всего на свойства Русского народа, его толк и его удаль, которым нет имени во всех языках Европейских, его понятливость, живость, терпение, покорность, деятельность в нужных случаях…» [22, с. 180].

Самое важное же условие могущества России – неограниченное самодержавие во главе с русским царем. Эта махина, подчеркивает Погодин, одушевлена единым чувством, доставшимся русскому народу от предков. Чувство это – «есть покорность, беспредельная доверенность и преданность царю, который для нее есть бог земной» [22, с. 182].

В статье же 1845 года первое, на что обращает внимание Погодин, – «пространство», обширность территории страны, обусловившее «невозможность быстро- го завоевания», с одной стороны, с другой – отсутствие борьбы за землю, которой было очень много («Бери всякий, сколько хочешь») и которую не нужно было ни у кого отнимать [см. 18, с. 288]. Второе обстоятельство – многочисленность и единство туземного населения, которое внушало уважение пришельцам.

Более того, по словам Погодина: «Норманны разошлись в Славянском населении, подобно капле вина в воде…» [см.: 18, с. 288]. Третье обстоятельство было связано с тем, что в России, как верно заметил Погодин, – всяко- му потоку завоевания препятствовало «заселение не сплошное, но разделенное лесами, степями, болотами, речками, без больших дорог, при трудных сообщениях» [18, с. 289].

Четвертым обстоятельством стала «бедность» земли, требующей приложения большо- го труда и не доставлявшей никакой пищи роскоши. Поэтому экспансивные устремления первых русских князей были устремлены в другие богатые места [см. 18, с. 289]. Пятое обстоятельство, обусловившее аполитичность русского народа, предоставившего все государственные дела князю и боярам, – это «климат суровый, холодный» [18, с. 289]. Шестое обстоятельство, способствовавшее «одинаковости отношений, гражданскому равенству», по Погодину – это «равнинная, без гор, территория Руси» [18, с. 289]. И последнее, седьмое «физическое» обстоятельство, на которое обращает внимание Погодин, – это «Система рек, текущих внутри земли, странное отделение от всех морей, (Белого, Балтийского, Черного и Каспийского)» [18, с. 290].

Все это обусловило трудность контактов туземного на- селения с внешним миром, его одиночество, особость пути, мир и покой существования и в конечном счете то, что «Мы… подчинились спокойно первому пришедшему» [18, с. 290]. Таким образом, по мысли Погодина, обширность территории, многочисленность славянского населения, отсутствие дорог, тяжелые климатические и другие «физические» условия послужили основой создания самобытного русского государства, так как эти обстоятельства, взятые в совокупности, делали «завоевание» невозможным.

* * *
Общий вывод, к которому приходит Погодин, следующий. Русская история и история западных государств при общем («родовом») их подобии, при единстве цели противоположны во всем, что касается путей, средств, обстоятельств, формы происшествий. И противоположность эта, «несмотря на все усилия, преобразования, перевороты, время», сохраняется [18, с. 291].

Спустя несколько лет, в октябре 1854 года, в очередном письме цикла записок и писем периода Крымской войны, Погодин дал развернутую, исчерпывающую характеристику противоположности «Русской истории с историею западных государств, совершен- но одинаковую с географическою противоположностью Востока и Запада» [28, с. 253], которая заслуживает быть приведенной полностью.

Повторив полюбившуюся ему со времен «Исторических афоризмов» фразу о том, что «Запад есть Запад, а Восток есть Восток!» [28, с. 252], Погодин, приводя в ряде случаев дословно положения, выдвинутые в исторических статьях, вошедших в сборник 1846 года «Историко-критические отрывки», пишет здесь буквально следующее: «Европейские государства произошли завоеванием, а наше добровольным призванием… западные государственные учреждения основаны на законе оппозиции… а коренные русские учреждения предполагают совершенную полюбовность»; на Западе «все подчиняется форме, и форма преобладает, а мы терпеть не можем никакой формы.

Всякое движение хотят там заявить и заковать в правило, а у нас открыт всегда свободный путь изменению по обстоятельствам». «Они ищут конституций, хоть и не находят их надолго, а русский народ не помышляет ни о каких конституциях и какие имеет, навязанные сверху, от тех старается всеми силами уклоняться» [28, с. 253]. И далее: «На Западе господствует подозрение и опасение, у нас доверенность. Западные сословия питают одно к другому ненависть, а наши не имеют никаких сословных предубеждений.

Западное дворянство по преимуществу родовое, а наше по преимуществу служебное. Те гордятся своим вековым происхождением, а наши про- исходят, так сказать, ежеминутно, и гордости не могут иметь никакой, кроме глупой… Переворот государственный, революцию, коей нигде подобной не было, все вверх дном, начинает у нас первый Император, и продолжают его преемники, а консерватизм выражается народом, и крайнюю, левую сторону консерватизма, составляющего вместе и оппозицию, представляет собою Преображенский раскольник(1), для которого один из главных вопросов состоит в том, как складывать пальцы для крестного знамения, между тем как на Западе нет и помину о Боге, разве для формы, и Христианская религия снисходит на степень малочисленной секты» [28, с. 254].

1 В Москве оплотом раскольников были Преображенское и Рогожское кладбища.

Завершая свою характеристику «противоположностей» Востока и Запада, Погодин формулирует следующий вывод: «У нас другой климат с Западом, другая местность, другой темперамент, характер, другая кровь, другая физиономия, другой взгляд, другой образ мыслей, другие верования, надежды, желания, удовольствия, другие отношения, другие обстоятельства, другая История, все другое…» [28, с. 254].

Нужно особо подчеркнуть, что существование «единства» противоположностей Запада и Востока, «подобия» и «параллелизма» историй западноевропейских стран и России Погодин относит к определенному историческому периоду.

Апофеоз его – XVIII век. Этот «европейский» период истории России, начатый Петром I, по глубокому убеждению По- година, заканчивается в XIX веке, со смертью Александра I, когда с восшествием Нико- лая I на Российский престол начинается новый, «национальный» период русской истории: «С императора Николая… которого Министр, в троесловной своей формуле России, после православия и самодержавия поставил народность, …начинается новый период русской истории, период национальный, которому, на высшей ступени его развития, будет принадлежать, может быть, слава сделаться периодом в общей истории Европы и человечества» [19, с. 242].

О концептуальном характере такого заявления, сделанного в статье 1841 года, говорит хотя бы тот факт, что уже в 1832 году в своем «Очерке русской истории» Погодин буквально в тех же словах обозначает деление русской истории на европейский и национальный периоды: «Основание Александром первенства России в Европе и окончание Европейского периода Русской Истории. Начало своенародного (национального) периода царствования Императора Николая» [17, с. 34].
Что касается так называемого европейского периода истории России, то он, как и вся современная Погодину Россия, есть «произведение Петра Великого»(1).

Так Погодин начинает свою статью о Петре Великом, помещенную в первом номере журнала «Москвитянин». Статья эта представляет собой один из лучших образцов политической публицистики о реформаторе России не только в творчестве самого Погодина, но и в общественно- политической литературе того времени. Как считает Погодин, «обширнейшее в Европе государство преобразовалось по желанию одного человека!» [19, с. 231–232].

Памятника- ми неутомимой деятельности Петра и его гения, подчеркивает Погодин, помимо важного места России в системе европейских государств, стали практически все стороны внутренней жизни страны: «управление, разделение, судопроизводство, права сословий, табель о рангах, войско, флот, подати, ревизии, рекрутские наборы, фабрики, заводы, гавани, каналы, дороги, почты, земледелие, лесоводство, скотоводство, рудокопство, садоводство, виноделие, торговля внутренняя и внешняя, одежда, наружность, аптеки, госпитали, лекарства, летосчисление, язык, печать, типографии, военные училища, академия…» [19, с. 233].

В основе успеха петровских преобразований лежали два фактора: во-первых, сила воли самого реформатора, во-вторых, «покорность», «терпение», «готовность» русского народа. Погодин, не отрицая жесткости и жестокости, с которой Петр I (во многом в силу своего темперамента и обстоятельств) совершил «переворот государственный, революционный», считает, что все его преобразования «были необходимы по естественному ходу вещей в самой России, не только в соседних государствах, в Европе», и «необходимое столкновение, сближение России с Европою» не могло произойти иначе [см. 19, с. 237].

Спустя некоторое время тон Погодина меняется. В статье 1845 года «За Русскую старину» он уже вполне по-славянофильски говорит о том, что Петр Великий «должен был остановить народное развитие и дать ему на время другое направление» [10, с. 247](2).

1 Тема жизни и деятельности Петра I не раз затрагивалась Погодиным и специально была им рассмотрена помимо статьи «Петр Великий» в целом ряде произведений [см.: 20, 21, 23–27].
2 Позже, в статье 1867 года, Погодин выразил свою позицию по отношению к Петру I еще более определенно: «Сам я очень далек от безусловного одобрения всех его действий и мер, но уверен, что надо изучать его, с благоговением, много и много, долго и долго, а глумиться – есть бессмысленная дерзость, при- носящая стыд нашему времени» [27, с. 50].

Однако этот период европейского ученичества России заканчивается. «Время безусловного поклонения Западу миновалось», новый век требует от россиянина чувств «уважения к самобытности, следовательно своенародности, и следовательно старины», а от России и русского народа, как пишет Погодин, – «явиться на Европейской сцене, стану употреблять их любимые выражения, своеобразными индивидуумами, а не безжизненными автоматами; мы должны показать там свои лица, а не мертвенные дагерротипы каких-то западных идеалов» [10, с. 247, 248].

Погодин указывает на то, что после того, как Россия заняла «почетное место в политической системе Европейских государств», она не должна последовательно и планомерно повторять все этапы социально-политического развития стран Западной Европы. Более того, Погодин утверждает, что «старых опытов повторять не нужно, что указаниями пользоваться должно, что не все чуждое прекрасно, что время показало на Западе многие существенные недостатки, что, наконец, мы должны иметь собственный взгляд на вещи, а не смотреть по-прежнему глазами Францу- зов, Англичан, Итальянцев, Прусаков, Австрийцев, Баварцев, Венгерцев и Турок» [10, с. 248].

* * *
Спустя три года после публикации погодинской статьи «За русскую старину» ввиду европейских революций 1848–1849 годов ситуация в России резко меняется. Уже в 1848 году русская национальная идея стала казаться опасной, а год спустя Уваров, получив выговор от императора: «Должно повиноваться, а рассуждения свои держать при себе», – был вынужден оставить свой пост [см. 2, с. 538].

По выражению С.М. Соловьева, последние годы царствования Николая I стали «постыдными»: в событиях Запада верхи «нашли предлог явно преследовать ненавистное им просвещение, ненавистное духовное развитие, духовное превосходство, которое кололо им глаза… Время с 48-го по 55 год было похоже на первые времена римской империи, когда бездумные цезари, опираясь на преторианцев и чернь, давили все лучшее, все духовно развитое в Риме… в это несчастное время самый положительный человек был отрицателем, и своим авторитетом приучал к отрицанию» [30, с. 313, 338].

«Официальная народность», как и сам идейно-политический комплекс консерватизма в целом, оказались скомпрометированы в общественном мнении, их авторитет был подорван действиями самой власти. Не случайно, что даже Погодин – человек абсолютно лояльный существующему режиму, в период Крымской войны 1853– 1855 годов выступил с резкой критикой правительственной политики в своих «Историко- политических письмах», которые широко распространялись тогда в рукописях и получили огромный общественный резонанс [см. 38, с. 93–98].

Одно это позволяет усомниться в «официальности» его теоретических разработок формулы «Православие. Самодержавие. Народность». В конце жизненного пути, Погодин, в довольно резкой форме отвечая критику славянофилов Пыпину и в его лице западникам, выразил свое отношение к «официальности» и «казенности» формулы Уварова следующим образом. «Неужели г. Пыпин думает, что Уваровская формула играла роль еще где-нибудь, кроме отчетов министра, т.е. самого автора?

В литературе она служила только для охранения мыслей, излагавшихся иногда под ее покровительством; во всяком случае, нельзя было говорить об одном члене формулы отдельно от других. Впрочем, и о трех вместе говорено было немного. Давления никакого она не производила и производить не могла. У кого были мысли, тот мыслил про себя, или выражал их, если имел то искусство, которым, по мнению Карамзина, можно говорить что угодно, не смотря ни на какие цензурные путы. А у кого не было мыслей, а только ощущения, тот молчал, или отделывался междометиями, и разглагольствовал за дверями затворенными, за бокалом шампанского, снискивая себе тем дешевую популярность» [12] (1).

1 Последняя фраза Погодина представляется отзвуком старых споров славянофилов и западников, направлена против тех, кто, как писал А.И. Герцен: «собирался часто то у того, то у другого, всего чаще у меня. Рядом с болтовней, шуткой, ужином и вином шел самый деятельный, самый быстрый обмен мыслей, новостей и знаний; каждый передавал прочтенное и узнанное, споры обобщали взгляд, и выработанное каждым делалось достоянием всех. Ни в одной области ведения, ни в одной литературе, ни в одном искусстве не было

Тем не менее именно Погодин стал идеальной фигурой для роли «теоретика» «официальной народности» с ее заметным антидворянским оттенком. Тем, кто обосновывал идею о своеобразном «посредничестве» дворянства между монархом и народом, Погодин противопоставил безусловную «верноподданность» русского народа, с которой диссонировала оппозиционность определенной части дворянства.

* * *
Как уже не раз утверждалось, основой национально-консервативного течения общественно-политической мысли России, «православно-русского направления» (П.А. Вя- земский), русского «хранительства»(1), были три основные идеи – самодержавной монархии как надклассовой силы, защищающей интересы каждого сословия и общества в целом, православия и народности.

Стержнем подобного мировоззрения стало утверждение об особом пути России и уникальности ее культурно-исторического опыта, принципиально отличающегося от истории стран Запада. Органицистские представления о происхождении и развитии государства (не народа, а именно государства), разделяемые Погодиным, закономерно привели его к поиску исторических корней России или, точнее, того «зерна», в котором «заключаются зародыши будущих видоизменений».

Особое внимание Погодин уделял реконструкции неповторимых «начал» истории русского государства, отличающих ее от истории Запада, сводя их в результате сопоставления к ряду бинарных оппозиций: Западная Европа завоевана немецкими племенами, Россия занята исконно населявшими ее славянами; жители Европы делятся на пришельцев и туземцев, а в России сохранилось гомогенное аборигенное население; в Европе феодализм, в России удельная система; корни европейского христианства в Риме, российского – в Византии и т. д.

При этом несходству России и Европы Погодин дал объяснение в логике предложенной им социогенетической схемы: если в Европе вехой, отметившей начало ее исторического пути, было завоевание одного народа другим, то в России – мирное подчинение русского народа власти варяжских князей. Раз Россия не знала завоевания, то в ней не существовало ни своевольной феодальной аристократии, ни третьего сословия, а, следовательно, отсутствовал фактор сословной, или классовой, борьбы.

Православная церковь, в отличие от соблазнившегося мирской властью католичества, не вступала в конфликт с государством, а добровольно подчинила свои интересы светской власти. История России, таким образом, была определена как поистине «бесконфликтная»: в ней не было «ни рабства, ни ненависти, ни гордости, ни борьбы» [18, с. 280], потому она представляет собой совершенно иной тип цивилизации, чем страны Запада, наследовавшие Риму и позаимствовавшие у последнего индивидуализм, формальное право и т.д.

В конечном счете Погодин сводит всю совокупность разысканных им отличий к одной посылке: в России согласие, любовь и единение, в Европе – жесткая властная иерархия, вражда и рознь. А раз установлен ценностный смысл исторических начал в государстве, то тем самым доказывается необходимость его сохранения, более того – становится очевидной потребность в мудром охранении и бережной консервации сложившихся социальных отношений и политических институтов, венцом которых является, разумеется, самодержавие.

Подчеркивая реформаторский потенциал самодержавия, ведущего за собой народ, который не в состоянии значительного явления, которое не попалось бы кому-нибудь из нас и не было бы тотчас сообщено всем. Вот этот характер наших сходок не понимали тупые педанты и тяжелые школяры. Они видели мясо и бутылки, но другого ничего не видали. Пир идет к полноте жизни, люди воздержные бывают обыкновенно сухие, эгоистические люди. Мы не были монахи, мы жили во все стороны и, сидя за столом, побольше развились и сделали не меньше, чем эти постные труженики, копающиеся на заднем дворе науки» [3, с. 74].

1 Концепция русского «хранительства» была предложена М.А. Маслиным и разрабатывается Д.В. Ермашовым, С.В. Перевезенцевым, А.А. Ширинянцем и др. [cм. 5, 39 и др.]. Концепция «хранительного» направления русской социально-политической мысли реализована в антологии «Хранители России» [см. 32–37].

Осознать собственное благо, будучи наделенным одним лишь достоинством – смирением,
«теоретик» «официальной народности» делал ставку не на «народность», не на «православие», а прежде всего на «самодержавие». Не случайно главным тезисом Погодина становится утверждение о государстве как главной и единственной движущей силе в истории России, причем ядром отечественной государственности, залогом ее сохранения и развития признается ничем не ограниченное самодержавие.

Именно на мудрость самодержавия, твердой рукой направляющего корабль российской государственности, Погодин возлагал все свои надежды. Что касается самого Погодина, его роль в истории русского самосознания не сводится к обоснованию уваровской формулы в политике или защите «исторического православия» и «русской своенародности» в исторической науке. С высоты сегодняшнего дня Погодин представляется нам прежде всего виднейшим теоретиком и пропагандистом русского «хранительства» [см. 6, с. 54–55].

Ширинянц Александр Андреевич,

доктор политических наук, профессор, заведующий кафедрой истории социально- политических учений факультета политологии Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова

Литература
1. Барсуков Н.П. Жизнь и труды М.П. Погодина : в 22 кн. СПб., 1888. Кн. 1.
2. Барсуков Н.П. Жизнь и труды М.П. Погодина : в 22 кн. СПб., 1896. Кн. 10.
3. Герцен А.И. Былое и думы. М., 1958. Ч. 4–5.
4. Гросул В.Я., Итенберг Г.С., Твардовская В.А., Шацилло К.Ф., Эймонтова Р.Г. Русский консерватизм XIX столетия : Идеология и практика. М., 2000.
5. Ермашов Д.В., Ширинянц А.А. Хранительство как основание консервативной политической культуры интеллигенции (опыт пореформенной России) // Вестник Московского университета. Сер. 12: Политические науки. 2006. № 2. С. 5–22.

6. Перевезенцев С., Ширинянц А. Формула имперского триединства // Тетради по консерватизму : Альманах. 2017. № 3. С. 54–55.
7. Погодин М.П. Взгляд на положение Европы после Парижского мира : Письмо в редакцию газеты «Le Nord” // М.П. Погодин // Статьи политические и польский вопрос (1856–1867). М., 1876.
8. Погодин М.П. Взгляд на русскую историю : Лекция при открытии курса в сентябре 1832 г. // Хранители России : Антология. Т. 4: В поисках русского пути. 1800–1850 гг. М., 2016.
9. Погодин М.П. Второе донесение Министру народного просвещения о путешествии 1842 года, преимущественно в отношении к Славянам / М.П. Погодин // Избранные труды. М., 2010.
10. Погодин М.П. За русскую старину / М.П. Погодин //Избранные труды. М., 2010.
11. Погодин М.П. Исторические афоризмы / М.П. Погодин // Избранные труды. М., 2010.
12. Погодин М.П. К вопросу о славянофилах // Гражданин : газета-журнал политический и литературный. 1873. № 13. 26 марта [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://smalt.karelia. ru/~filolog/grazh/1873/26marN13.htm
13. Погодин М.П. Как устанавливалось единодержавие Петра // Русский вестник. 1875. Т. 116. № 4.
14. Погодин М.П. Лекции по Герену о политике, связи и торговле главных народов древнего мира. М., 1835–1836. Ч. 1–2.
15. Погодин М.П. О всеобщей истории : Лекция при вступлении в должность ординарного профессора в Императорском Московском университете /М.П. Погодин // Избранные труды. М., 2010.
16. [Погодин М.П.] О происхождении Руси : Историко- критическое рассуждение М. Погодина. М., 1825.
17. Погодин М.П. Очерк русской истории /М.П. Погодин // Историко-критические отрывки. М., 1846.
18. Погодин М.П. Параллель русской истории с историей европейских государств относительно начала // Хранители России : Антология. Т. 4: В поисках русского пути. 1800–1850 гг. М., 2016.
19. Погодин М.П. Петр Великий / М.П. Погодин // Избранные труды. М., 2010.
20. Погодин М.П. Петр Первый и национальное органическое развитие. М., 1863.
21. Погодин М.П. Петр Первый. Первые годы единодержавия. 1689–1694 // Русский архив. 1879. Кн. 1.
22. Погодин М.П. Письмо к Государю Цесаревичу, Великому Князю, Александру Николаевичу, (ныне царствующему Государю Императору) в 1838 году / М.П. Погодин // Избранные труды. М., 2010.
23. Погодин М.П. Речь <…> в заседании Санкт- петербургского Славянского комитета «О славянской идее со времени Петра Великого и об отношении славян к Петру I» // Современные известия. 1872. № 57.
24. Погодин М.П. Семнадцать первых лет в жизни императора Петра Великого. 1672–1689. М., 1875.
25. Погодин М.П. Суд над царевичем Алексеем Петровичем : Эпизод из жизни Петра Великого. М., 1860.
26. Погодин М.П. Царевич Алексей Петрович, по свидетельствам вновь открытым. М., 1861.
27. Погодин М. Черты из жизни Петра I // Русский : газета политическая и литературная. 1867. 20 марта.

28. Погодин М.П. XVI. Октября 18. О влиянии внешней политики нашей на управление / М.П. Погодин // Историко-политические письма и записки в продолжение Крымской войны. 1853–1856. М., 1874.
29. Пыпин А.Н. Исторические очерки. Характеристики литературных мнений от двадцатых до пятидесятых годов. А.Н. Пыпина. СПб. : Типогр. М.М. Стасюлевича, 1873.
30. Соловьев С.М. Мои записки для детей моих, а если можно, и для других / С.М. Соловьев // Избранные труды. Записки. М., 1983.
31. Уваров С.С. О преподавании истории относительно к народному воспитанию. СПб., 1813.
32. Хранители России : Антология. Т. 1: Истоки русской консервативной мысли. XI–XVII вв. / под ред. С.В. Перевезенцева; авт.-сост.: Р.В. Михайлов, С.В. Перевезенцев, А.А. Ширинянц; подг. текстов: А.А. Горохов, О.Е. Пучнина, А.С. Хелик, А.Б. Страхов, Д.А. Ананьев. М., 2015.
33. Хранители России : Антология. Т. 2: В поисках нового… консерватизма / под ред. А.А. Ширинянца, С.В. Перевезенцева; авт.-сост.: Р.В. Михайлов, С.В. Перевезенцев, А.А. Ширинянц; подг. текстов: А.А. Горохов, О.Е. Пучнина, А.С. Хелик, А.Б. Страхов, Д.А. Ананьев. М., 2015.
34. Хранители России : Антология. Т. 3: Рождение русского консерватизма. 1800–1850 гг. / под ред. А.Ю. Минакова, С.В. Перевезенцева, А.А. Ширинянца; авт.-сост.: Д.А. Ананьев, Т.И. Дайн, Ю.Е. Кондаков, Н.Н. Лупарева, А.О. Мещерякова, А.Ю. Минаков, Р.В. Михайлов, В.С. Парсамов,
С.В. Перевезенцев, А.Б. Страхов, И.Р. Федий, С.В. Хатунцев, А.С. Хелик, А.А. Ширинянц. М., 2016.
35. Хранители России : Антология. Т. 4: В поисках русского пути. 1800–1850 гг. / под ред.
С.В. Перевезенцева, А.А. Ширинянца; авт.-сост.: А.С. Абрамян, Д.А. Ананьев, А.А. Горохов, Т.И. Дайн, Р.В. Михайлов, С.В. Перевезенцев, А.Б. Страхов, А.С. Хелик, А.А. Ширинянц. М., 2016.
36. Хранители России : Антология. Т. 5: Обретённая Россия. 1840-е – начало 1860-х гг. / под ред. С.В. Перевезенцева, А.А. Ширинянца; авт.-сост.: А.С. Абрамян, Д.А. Ананьев, В.А. Болдин, Т.И. Дайн, Д.Ю. Кухарский, А.З. Маргушева, Р.В. Михайлов, А.В. Мырикова, С.В. Перевезенцев, В.А. Соболев, А.Б. Страхов, А.А. Ширинянц. М., 2018.
37. Хранители России : Антология. Т. 6: Крестьянское дело. 1840-е – начало 1860-х гг. / под ред.
С.В. Перевезенцева, А.А. Ширинянца; авт.-сост.: А.С. Абрамян, Д.А. Ананьев, К.А. Горшкова,
Т.И. Дайн, О.С. Кононенко, М.А. Лагузова, Р.В. Михайлов, С.В. Перевезенцев, В.А. Соболев, А.Б. Страхов, А.А. Ширинянц. М., 2018.
38. Ширинянц А.А. Русский хранитель : Политический консерватизм М.П. Погодина. М., 2008.
39. Ширинянц А.А. Хранительство как основание консервативной политической культуры интеллигенции (опыт пореформенной России) : концепция русской монархии // Вестник Московского университета. Сер. 12: Политические науки. 2006.
№ 4. С. 69–87.