Начиная с 1989 года, со статьи Н.И. Казакова «Об одной идеологической формуле николаевской эпохи», усилиями целого ряда исследователей [1–4](1) было показано, что теория «официальной народности», о которой впервые в 1872 году заявил А.Н. Пыпин, – это миф, растиражированный либеральными учеными и журналистикой в борьбе с деятелями традиционалистского направления. Ради их дискредитации Пыпин связал с «официальной народностью» не только М.П. Погодина и С.П. Шевырева, но и пользующихся едва ли не общей антипатией Ф.В. Булгарина, Н.И. Греча и О.И. Сенковского.

I
В действительности «официальная народность» не только не была публично представлена ее «создателем», министром народного просвещения С.С. Уваровым как целостная развернутая концепция (разоблачая ее, Пыпин не процитировал ни одного конкретно- го тезиса), но и стала предметом скрытой борьбы между государственными ведомствами. Борьба эта шла в сфере образования(2), литературе и журналистике. Уварову, выдвинувшему лозунг «Православие. Самодержавие.

Народность», пришлось вступить в противостояние с правительственным «либерализмом» и интерконфессиональным мистицизмом, на что он указывал, обращаясь к императору в докладе «Десятилетие Министерства народного просвещения. 1833–1843»(3). Эти силы упорно противились развитию самобытной национальной культуры.
1 Краткий обзор историографии см. [5].
2 М.М. Шевченко, отмечая стремление Уварова дать «перевес отечественному воспитанию над иноземным», подчеркивает: «Стремление правительства к максимальному вовлечению высшего сословия в казенные учебные заведения встречало затруднения и осложнения не только в предубеждении основной массы дворян против всесословных училищ». В Западном крае было очевидно, «как местное дворянство не представляет для Российской империи надежной опоры, так и <…> школа несет в себе прочно укоренившиеся антигосударственные тенденции» [6, с: 72, 98]. С.В. Удалов, называя одним из важнейших элементов политики Уварова введение преподавания на русском языке в Западном крае и в Прибалтийских губерниях, указывает на сопротивление, оказанное министру не только остзейскими дворянством, но и его подчиненными, в частности академиком Г.-Ф. Парротом [7, с. 84]. О деятельности Уварова в сфере образования см. [8, с. 173–257].
3 «Естественно, что направление данное Вашим Величеством министерству и его тройственная фор- мула – должны были восстановить некоторым образом против него все, что носило еще отпечаток либеральных и мистических идей <…>. Наконец и слово народность возбуждало в недоброжелателях чувство неприязненное за смелое утверждение, что министерство считало Россию возмужалою и достойною идти не позади, а по крайней мере рядом с прочими европейскими национальностями» [9, с. 419–420]. О борьбе с идеями Уварова внутри правительства см. [10, с. 337].

Помимо культурного и идеологического аспектов этот конфликт имел и политическую составляющую. Развитие национального сознания грозило «русским иностранцам» (подобным гр. Е.Ф. Канкрину, гр. П.А. Клейнмихелю, гр. И.И. Дибичу или гр. К.В. Нессельроде) не только потерей ключевых позиций во главе ряда министерств и ведомств, но и ударом по заметной части бюрократического слоя и по безраздельной власти немецких баронов в Прибалтийских губерниях. Поэтому неудивительно, что основным противником Уварова и его «народности» выступала придворная верхушка «немецкой партии».

Объясняя ее мотивы, О.А. Проскурин пишет: «На Россию немецкая партия смотрела примерно так же, как европейские немецкие дворы смотрели на подчиненное им славянское население, – как на опасную и враждебную “варварскую” стихию, движение которой надо постоянно сдерживать самыми жестокими мерами. Отсюда – повышенная подозрительность по отношению ко всяким проявлениям русского национализма, какую бы социальную и политическую окраску он не принимал» [10, с. 318].

За последние двадцать с небольшим лет по этой теме сформировалась своя историография. Отношения, связывавшие в эпоху Николая I власть и остзейское дворянство, представил Л.В. Выскочков [11, с. 252–260]. Позиции декабристов в «немецком вопросе» рассмотрел К.Ю. Рогов [12, с. 252–260]. Столкновения с «немецкой партией» во второй половине 1820-х – первой половине 1830-х годов описала С.В. Березкина [13, 14], а в течение нескольких десятилетий от Н.М. Карамзина до Ф.И. Тютчева и Ю.Ф. Самарина показал В.Н. Шульгин [15]. Наконец, борьбу с ней на протяжение XIX–XX столетий и саму «партию» как своеобразный этнокласс представил С.М. Сергеев [16].

Последний, однако, считает, что «литературный процесс в императорской Рос- сии (за исключением административных мер сверху) не стал полем для русско-немецких “разборок”»1. Напротив, Проскурин указал на бескомпромиссную борьбу, которую «немецкая партия» развязала на страницах русских литературных журналов. С той только поправкой, что в этой борьбе «немецкая партия» предстает не как этническая группировка, а скорее как объединение деятелей антинационального направления.

Да, стержнем всей «партии» являлись немцы-остзейцы (а ее неформальным лидером до 1828 года была светлейшая княгиня Ш.К. Ливен, мать министра народного просвещения светл. кн. К.А. Ливена и теща А.Х. Бенкендорфа). Однако их интересы разделяли, к примеру, поляки Ф.В. Булгарин и О.И. Сенковский, воспитанник иезуитcкого пансиона и Гёттингенского университета светл. кн. А.А. Суворов, а во второй половине столетия – П.А. Валуев, А.Е. Тимашев и гр. П.А. Шувалов. Кстати, двое последних, как и Бенкендорф, являлись руководителями III отделения. Именно это учреждение, умело запугивавшее Николая I угрозой, исходящей трону от «русской партии», назвал Проскурин своего рода штабом «немецкой партии» [10, с. 318].

Наибольшую опасность себе и верховной власти «немецкая партия» видела в русском дворянстве и особенно в родовой знати. Убедить в этом Николая I был несложно, ведь представители лучших дворянских фамилий составили заговор 1825 года.

II
Как же стоит именовать противников «немецкой партии»? «Русской партией»? Проскурин считает таковую «созданной совместными творческими усилиями Булгарина и руководства III отделения» [10, с. 332] (при этом главой такой «партии» ее недруги называли отнюдь не Уварова, а председателя департамента Государственного совета гр. Н.С. Мордвинова). Однако А.Ю. Минаков представил «русскую партию» как реальное явление, сложившееся еще в первой четверти XIX века [17]. Правда, описанная им «партия» состояла из целого ряда сановников, церковных деятелей, ученых и литераторов, зачастую между собой не связанных и не всегда имевших общие идеи. А если так, уместно ли говорить о «русской партии» в отношении ко второй четверти XIX столетия?

По крайней мере мы можем указать на сознательно отстаиваемую тенденцию, ориентированную на национальные традиции и национальные интересы. Потому-то в апреле 1832 года А.В. Никитенко отметил в своем дневнике, что «люди образованные и патриоты» в обществе «составляют род союза против иностранцев и преимущественно немцев», а далее добавил: «Немцы знают, что такая партия существует.

Поэтому они стараются сколь возможно теснее сплотиться, поддерживают все немецкое и действуют столь же методично, сколько неуклонно. Притом деятельность их не состоит, как большей частью у нас, из одних возгласов и воззваний, но в мерах» [18, с. 116]. «Немецкая партия» в сравнении с «русской» больше напоминала партию, обладая завидной сплоченностью и организованностью.

Если говорить об «официальной народности» как целостной теории, по нашему мнению, преувеличение, то нельзя отрицать тот факт, что министр народного просвещения хотя бы в сжатом виде – в знаменитой «уваровской триаде» – сумел выразить свое кредо. Его противники, напротив, никак не стремились к созданию не только альтернативной теории, но и альтернативы «уваровской формуле». Лозунги были нужны для публичной сферы. Для деятельности сплоченной кастовыми интересами группировки требовались другие средства. Тем не менее «немецкая партия» показала, что и обращаясь к массам, управляя общественным мнением, можно обойтись без лозунгов.

Начальник III отделения понимал, что периодическая печать – важный инструмент влияния на общество. Знание это Бенкендорф приобрел не без помощи Булгарина (который, вероятно, использовал почерпнутый им европейский опыт). Примером чему – булгаринская записка 1826 года «О цензуре в России и о книгопечатании вообще».

Впрочем, и поборник «народности» опирался на опыт своих европейских кумиров
(среди которых были Ф. Гизо и Ф. Шлегель). Уваров оказался единственным противником
«немецкой партии», который сконцентрировал вокруг себя важный «партийный» ресурс: ряд периодических изданий, имевших различные читательские аудитории.

Началось все задолго до того, как будущий министр впервые высказал свою фор- мулу. В 1809 году, во время войны с наполеоновской Францией, почитаемый Уваровым Ф. Шлегель вместо чтения лекций занялся изданием газеты «Österreichische Zeitung» и подготовкой прокламаций. Когда три года спустя война с Наполеоном пришла в Россию, Уваров, в ту пору попечитель Санкт-Петербургского учебного округа, стал инициатором создания журнала «Сын Отечества».

Его редактор Н.И. Греч рассказывал, что идея издания появилась у Уварова, когда тот захотел напечатать по-русски яркий антинаполеоновский памфлет «Глас истины» немецкого писателя и политика Э.М. Арндта (в журнале его поместили без указания имени автора). Прочитав составленную Гречем программу журнала, Уваров сделал в ней «некоторые перемены» и представил министру народно- го просвещения [19, с. 206]. Когда же о журнале доложили Александру I, тот передал на его издание тысячу рублей.

Греч и далее пользовался поддержкой попечителя округа, а в седьмом номере его еженедельного журнала вышла статья самого Уварова [20]. В «Сыне Отечества» и позже не раз появлялись его статьи, а также публикации подчиненных попечителя округа. Например, завсегдатаем издания с его пятого номера стал преподаватель Императорского Царскосельского лицея и Главного педагогического института (затем преобразованного в университет) А.П. Куницын. В 1818 году он поместил в журнале «Рассмотрение речи» Уварова в Главном педагогическом институте [21]. Однако в июне 1821 года Уваров был уволен с должности попечителя учебного округа и утратил влияние на этот журнал(1).

В первые годы правления Николая I, когда Уваров занимал второстепенные государственные посты, III отделение вместе с Бенкендорфом собрало «команду» изданий и журналистов, которым оказывало поддержку (иногда и материальную(2). Разумеется, не бескорыстно. Именно тогда в России возникли первые частные издания, которые проводили в печати идеи и отстаивали интересы поддерживающего их ведомства или государственного деятеля.

Во второй половине XIX века такие издания получили наименование официозов. Описывая это явление для 1860–1870-х годов, В.Г. Чернуха отметила важную их особенность, которая, безусловно, имела значение и в предыдущие десятилетия: «В России не существовало ни правительства в строгом смысле этого слова (кабинет, объединенное министерство), ни политических партий, участвующих в правительстве. Были лишь ведомства, зачастую расходившиеся во взглядах на принципиальные вопросы политики, и монарх, к которому восходили все ведомственные дела» [24, с. 99].

Именно такими разошедшимися во взглядах на принципиальные вопросы политики ведомствами стали со временем III отделение и Министерство народного просвещения. Каждое из них стремилось обзавестись собственными, то есть зависимыми от них изданиями. Причем добиться этого им, в законном порядке выполнявшим функции контроля за прессой, было гораздо легче, чем любым другим государственным учреждениям.

Официозами III отделения в первую очередь стали принадлежавшая Булгарину единственная частная политическая газета «Северная пчела» и журнал «Сын Отечества», с 1825 года издаваемый и редактируемый совместно Гречем и Булгариным(3). Возникший в 1834 году журнал «Библиотека для чтения» (который издавал А.Ф. Смирдин) также пользовался покровительством «немецкой партии». Сначала его редактировали уже известный нам Греч и Сенковский, а с декабря 1834 года – один Сенковский.

Журнал Н.А. Полевого «Московский телеграф», поначалу поддерживаемый Мордвиновым и отчасти министром народного просвещения А.С. Шишковым и его товарищем Д.Н. Блудовым, в 1829 году (когда министром просвещения стал К.А. Ливен) тоже попал под покровительство III отделения [25, с. 470–472, 473–474](4).

Бенкендорф снисходительно смотрел на «якобинизм» Полевого (журнал которого пустил в ход презрительное выражение «квасной патриотизм» [27, с. 338–339]), и «демократизм» Булгарина. Оба эти издания, по словам В.Э. Вацуро, проповедовали «буржуазно-демократические идеи равенства сословий, предсказывая близкую полную деградацию дворянства» [28, с. 15]. Противниками их являлись «литературные аристократы», которые отождествляли себя с социально-политическими интересами «старинного дворянства»(5).

1 После этого там лишь однажды, в 1825 году, появилась его публикация «О трех греческих трагиках» [22].
2 Про одного из таких журналистов, Булгарина, А.И. Рейтблат говорит, что «денег он не получал, но с ним расплачивались покровительством и поддержкой» [23, с. 160]. Однако чтобы категорически утверждать, получал тот деньги или нет, надо располагать документальными свидетельствами, а в столь щекотливых делах вряд ли деньги выдавали под расписку. Главное же – «покровительство и поддержка» издателей официозов нередко имели материальный эквивалент. Как отмечает сам Рейтблат, Булгарин в 1826–1831 годах числился на не обременявшей его должности чиновника особых поручений в Министерстве народного просвещения, а в 1844–1857 годах – на посту члена-корреспондента специальной комиссии конезаводства, и вышел в отставку с чином четвертого класса. Наконец, немалую прибыль приносила его газете исключительная привилегия на помещение политической информации.
3 О связи Булгарина и Греча с III отделением см. [23, с. 123–162].
4 О связи Полевого с III отделением см. [26, с. 171, 175].
5 Подробнее см. [10, с. 315–334].
Ситуацию, которая сложилась в журналистике в 1836–1837-м годах, кн. В.Ф. Одоевский спустя более четверти века описывал таким образом: «Намекнуть о монополии “Северной Пчелы” на политические новости и ежедневный выход считалось делом самым предосудительным. В это время “Библиотека для чтения”, “Сын Отечества” и “Северная Пчела”, братски соединенные, держали в блокаде всё, что им не потворствовало, и всякое издание, осмеливавшееся не принадлежать к этой фаланге, хлестали в три… конца. <…> вообще борьба была неравная, ибо тогда считалось делом обыкновенным наводить на противника подозрение в неблагонамеренности, вольнодумстве и прочих т.п. вещах…» [29, с. 47].

Для Булгарина и его союзников самым надежным инструментом борьбы и с обычными конкурентами, и, особенно, с «партийными» противниками стали политические обвинения. Именно в силу их Николай I в феврале 1832 года распорядился закрыть после выхода второго номера журнал И.В. Киреевского «Европеец».

Однако главной причиной, то есть своего рода детонатором политических обвинений послужил один абзац в заметке И.В. Киреевского «“Горе от ума” на московской сцене», где автор без тени симпатии упоминал «иноземцев, променявших свое отечество на Россию» и «иностранцев», которые «родились в России, воспитаны в полурусских обычаях, образованы также поверхностно и отличаются от коренных жителей только своим незнанием русского языка и иностранным окончанием фамилий».

И что самое важное – далее Киреевский описывал их как сплоченную партию: «Это незнанье языка естественно делает их чужими посреди русских и образует между ними и коренными жителями совершенно особенные отношения. Отношения сии, всем им более или менее общие, созидают между ними общие интересы и потому заставляют их сходиться между собою, помогать друг другу и, не условливаясь, действовать заодно» [30, с. 74–75].

То, что запрещение «Европейца» явилось делом рук «немецкой партии» наглядно показала С.В. Березкина [13, 14]. Ее аргументы можно подкрепить и письмами современников. Так, Н.М. Языков, сообщая П.М. Языкову первые тревожные известия о «Европейце», 18 февраля 1832 года указал как на их главную причину на заметку «Горе от ума»: «сильно разгневался» император «особенно за то, что там говорится о немцах».

Спустя почти месяц, 15 марта, Языков, пересказывая брату адресованные Киреевскому обвинения политического характера (известные ныне по документам), добавил: император за- метил, что в «Горе от ума» автор разумел «под именем иностранцев – русских губерний Лиф[ляндской], Курл[яндской] и проч.». Вслед за тем Языков утверждал: «Это же сказано в официальном бумагописании в здешнюю цензуру из Петер[бурга] от Алекс[андра] Христофоровича». Кроме того, автор письма сетовал, что цензор Л.А. Цветаев (очевидно, напуганный увольнением цензуровавшего «Европеец» С.Т. Аксакова) побоялся пропустить в печать его стихотворение «Ливония» [31, с. 288, 290].

Другое свидетельство представляет письмо С.А. Хомякова (отца поэта) М.П. Погодину, в ту пору сотрудничавшему в журнале «Телескоп», за который вместе с «Московским телеграфом» Бенкендорф сделал внушение Московскому цензурному комитету [32, с. 312–313]. 13 марта 1832 года. Степан Александрович простодушно рассуждал: «Жаль мне очень, что я не имел удовольствия вас видеть, и вам сообщить мысль во мне родившуюся, когда я узнал о строгостях цензуры.

Не говоря о либеральных выражениях, которые точно не уместны, ни явно, ни скрытно, и которые предоставить надобно застрахованному “Телеграфу”, но некоторые неприятные замечания о выходках на немцов, и иностранцев в которых обыскивают может быть и не существующих обиняков, то сие можно бы поправить статьею, в которой бы изложить общественное мнение, что никто лифляндцев и прочих уроженцов Западных провинций не почитает немцами, а уже коренными русскими; и что они уже заслугами общему отечеству приобрели право на совершенное братство с россиянами. – Таковое мнение можно бы приютить к какому ни есть обозрению Лифляндии, или даже, или даже к разборе “Последнего Новика”. Вы верно постигнете, к чему относится сия моя мысль» [33, л. 1 об. – 2](1).

III
Вскоре, в апреле 1832 года, Уваров занял пост товарища министра народного просвещения и по мере упрочения своих позиций стал формировать когорту верных изданий. В том же году он попытался привлечь на свою сторону Полевого, но безуспешно [25, с. 477–478; 27, с. 434–435]. Затем в 1833 году по инициативе Уварова начали издаваться «Ученые записки Императорского Московского университета», в которых появился ряд программных статей, таких как работы М.П. Погодина «Взгляд на русскую историю» [см. 34, с. 19–22] и В.С. Межевича «О народности в жизни и поэзии» [см. 1, с. 15–17]. Еще в 1832 году Уваров задумал создать «Журнал Министерства народного просвещения».

Однако к его выпуску он приступил лишь с 1834 года, после того как стал исправляющим должность министра. Вспомним, что именно здесь впервые публично прозвучала известная «уваровская формула», а представления о народности раскрывали на страницах журнала П.А. Плетнев, М.П. Погодин, С.П. Шевырев и др.(2)

1 Роман И.И. Лажечникова «Последний Новик, или Завоевание Лифляндии в царствование Петра Великого» издан впервые четырьмя частями в 1831–1833 годах.
2 Создавая этот журнал Уваров, как подчеркивает А.Л. Зорин, следовал примеру Гизо [35, 347–348]. Одна- ко это не помешало уже во втором его номере (в статье М.П. Погодина «Очерк европейской цивилизации в средние века») дать отпор, по словам Ф.А. Петрова, «стремлению Ф. Гизо <…> рассматривать Францию как воплощение всемирной цивилизации, которая должна была просвещать “остальную варварскую Европу”» [8, с. 260].

В то же самое время, 16 января 1834 года, цензор Никитенко записал в дневнике: «Я получил от министра приказание смотреть как можно строже за духом и направлением “Библиотеки для чтения”. Приказание это такого рода, что если исполнить его в точности, то Сенковскому лучше идти куда-нибудь в писари, чем оставаться в литературе.

Министр очень резко говорил о его “полонизме”, о его “площадных остротах”» и проч.» [18, с. 134]. Затем Уваров хотя и не с первой попытки, добился запрета «Московского телеграфа». Это произошло за считанные дни до его окончательного утверждения в должности министра в апреле 1834 года.

Еще Уваров наладил отношения с противником Полевого и своим подчиненным по ведомству народного просвещения профессором Н.И. Надеждиным, который издавал жур- нал «Телескоп» и приложение к нему – газету «Молва». На ее страницах в декабре 1834 года молодой критик восклицал: «Да! у нас скоро будет свое русское, народное просвещение; мы скоро докажем, что не имеем нужды в чуждой умственной опеке.

Нам легко это сделать, когда знаменитые сановники, сподвижники царя на трудном поприще народоправления, являются посреди любознательного юношества в центральном храме русского просвещения возвещать ему священную волю монарха, указывать путь к просвещению в духе православия, самодержавия и народности…» [36, с. 88].

Очевидно, что «знаменитый сановник, сподвижник царя» – это Уваров. Такие дифирамбы ему самому и его формуле слагал будущий «неистовый Виссарион» – В.Г. Белинский. Одним из самых ярких результатов союза Уварова и Надеждина стала статья последнего «Европеизм и народность, в отношении к русской словесности».

В сентябре 1834 года, последовал мелкий, возможно, предупредительный, укол: Бенкендорф передал Уварову замечание Николая I по поводу «льстивых выражений» в адрес императора в седьмом номере «Журнала Министерства народного просвещения» [37, с. 87]. Недовольство императора подобными панегириками было уже известно и выражалось им в январе 1834 года [18, с. 131–132].

Бенкендорфу нужно было только соответствующим образом доложить о них.
Наконец, в октябре 1836 года, Бенкендорф сыграл решающую роль в запрещении «Телескопа». По поводу закрытия этого журнала Никитенко записал в дневнике 26 ноября 1836 года: «Ужасная суматоха в цензуре и в литературе. <…> министр крайне встревожен. Подозревают, что статья напечатана с намерением, и именно для того, чтобы журнал был запрещен и чтобы это подняло шум, подобный тому, который был вызван запрещением “Телеграфа”.

Думают, что это дело тайной партии» [18, с. 188]. Иными словами, уже в это время «Московский телеграф» и «Телескоп» рассматривались близкими к министру людь- ми как фигуры в игре двух враждебных партий, а в «телескопическом деле» подозревали провокацию, устроенную противной стороной.

Уваров, также как и Бенкендорф в истории с «Московским телеграфом», не мог спасти близкое ему издание, но стремился уменьшить скандальный резонанс вокруг него, предлагая закрыть журнал не тотчас, а с 1 января следующего года и наказать лишь цензора, а не издателя «Телескопа» [38, с. 515]. Характерно и то, что Надеждин спустя годы оказался активным участником борьбы с «немецкой партией» в Русском географическом обществе [39, 40, с. 65–71].

Трения между III отделением и Министерством народного просвещения стали усиливаться со второй половины 1830-х годов. М.М. Шевченко полагает, что причиной тому цензурные вопросы. Однако столкновения в сфере цензуры явились скорее результатом трений, а не их источником. Причиной же, вероятнее всего, послужила политика министра, проводимая в учебных заведениях Прибалтийских губерний и Западного края.

Уже с рубежа 1830–1840-х годов, отмечает Шевченко, министр сделался постоянным объектом придворных интриг остзейцев [41, с. 129–130; 42]. Об этом говорят и отчеты III отделения. Если начиная с 1827 года в них повторялись слова об опасности, исходящей от «русской партии»(1), то с 1838 года стали появляться выпады в адрес лично Уварова.

1 В «Кратком обзоре общественного мнения в 1827 году» сказано: «Партия русских патриотов очень сильна числом своих приверженцев. Центр их находится в Москве. <…> Там они критикуют все шаги правительства, выбор всех лиц, там раздается ропот на немцев, там с пафосом принимаются предложения Мордвинова, его речи и слова их кумира – Ермолова. Это самая опасная часть общества, за которой надлежит иметь постоянное и, возможно, более тщательное наблюдение. <…> Партия Мордвинова опасна тем, что ее пароль – спасение России» [43, с. 19].

К примеру, подготовленный III отделением «Нравственно-политический отчет за 1839 год» содержал весьма развернутую уничижительную характеристику министра просвещения и его деятельности. В частности, в нем говорилось: «Уваров старается единственно о том, чтобы наделать более шуму и накрыть каждое дело блистательным лаком. Отчеты его превосходно написаны, но не пользуются ни малейшею доверенностью» [43, с. 210–211].

«Немецкая партия» в 1840-х годах добивалась все больших и больших успехов в отношениях с прессой. Так, при поддержке III отделения сотрудник «Журнала Министерства народного просвещения» А.А. Краевский с 1837 года стал редактором еженедельной газеты «Литературные прибавления к “Русскому инвалиду”».

Ее первые два номера открывались статьей Краевского «Мысли о России», которая еще в рукописи была одобрена начальником штаба корпуса жандармов Дубельтом. Добавим, что среди участников этой газеты были сотрудники III отделения: Б.А. Враский, П.П. Каменский, а самый влиятельный – В.А. Владиславлев, адъютант Л.В. Дубельта и соредактор газеты.

Затем III отделение поддержало возрождение журнала «Отечественные записки», которым с 1839 года занялся все тот же ушедший от Уварова Краевский. Долгое время сотрудником «Отечественных записок» являлся бывший активный участник «Телескопа» Белинский. Проскурин, кажется, первый, кто обратил внимание на его связи с III отделением [10, с. 344–345]. В частности, на теплые отношения с Владиславлевым, который издавал альманах «Утренняя заря».

Ведь Белинский на все его выпуски, как отметил еще Лемке, «отзывался очень сочувственно» [44, с. 126]. Другой близкий Белинскому человек – это М.М. Попов, его любимый гимназический учитель, поступивший на службу в III отделение: с 1839 года начальник 1-й экспедиции (ведавшей всеми политическими делами), а позже – чиновник особых поручений.

Сам Попов после смерти критика вспоминал, что «по переезде в Петербург» тот сразу же отыскал своего бывшего наставника и «в первые пять или шесть лет жизни Белинского в Петербурге» он посещал Попова «довольно часто» [45, с. 441–442].

Иными словами: тесное общение с Поповым продолжалось у Белинского до тех пор, пока он не надумал уйти из «Отечественных записок». Однако и после этого их встречи не прекратились вовсе. Конечно, такой убежденный и, так сказать, «идейный» человек, как Белинский, не стал бы агентом тайной полиции, но страстный, увлекающийся, он вполне мог оказаться объектом манипуляций в руках того, кого с отроческих лет считал «лучезарным явлением».

IV
Еще в 1837 году Уваров представил императору прошение об издании журнала московских профессоров Погодина и Шевырева. Складывается впечатление, что журнал был нужен Уварову более, чем самим профессорам: разрешение на него было получено в конце 1837 года, когда уже действовал запрет на выпуск новых периодических изданий [46, с. 227].

Однако журнал, который назвали «Москвитянин», два профессора стали из- давать только с 1841 года. И в первом же его номере появилась «проуваровская» статья Шевырева «Взгляд русского на образование Европы».

Характерно, что, готовясь к выходу «Москвитянина», Погодин сообщал в сентябре 1840 года М.А. Максимовичу: «Журнал – под покровительством Сергия Семеновича, который все есть лучший двигатель и ревнитель русского просвещения» [47, с. 25]. Наконец, в начале декабря Погодин рассказывал в письме В.И. Далю: «Серг<ий> Сем<енович> особенное расположение пока<зывает> Журналу, и я имею причины достаточн<ые> поверить». И далее будущий издатель сделал весьма примечательное добавление: «Я буду посылать ему даже коррек<туры> частным образом» [48, с. 303](1).

1 Слово «особенное» дважды подчеркнуто (примеч. публикатора). О поддержке Уваровым Погодина и его журнала см.: [49, с. 382–383, 491; 50, с. 5–6, 22–23, 27, 44–49; 10, с. 336–342].

В это же время Уваров стал укреплять популярность еще одного издания, подконтрольного ему в силу занимаемого им поста президента Академии наук, – принадлежавших Академии «Санкт-Петербургских ведомостей». С 1836 года их редактором (а с 1847 года и издателем) стал подчиненный Уварова-министра секретарь правления Санкт-Петербургского университета А.Н. Очкин, в 1841 году вступивший еще и на службу цензором.

Редактор «Санкт-Петербургских ведомостей» стремился превратить их в серьезного конкурента «Се- верной пчеле», поэтому в 1839 году заявил о высоких гонорарах, которые готов выплачивать литераторам, участвующим в его газете. И это, конечно, сыграло свою роль [51, с. 119–123]. Надо понимать, что борьба между Уваровым и Бенкендорфом не была тотальной.

Николай I не потерпел бы постоянной открытой вражды между своими приближенными. Порой порицания доставались «своим». Так, Бенкендорф мог упрекнуть Уварова и его цензоров в упущениях, обнаруженных на страницах булгаринской «Пчелы». Уваров же удерживал Погодина от ненужных споров. К примеру, прочитав корректуру его статьи для самого первого номера «Москвитянина», министр писал ему: «Мне так опротивела так называемая полемика, что советовал бы вам без нужды не бросать перчатки: ваши противники не рыцари» [50, с. 6].

Зная, как ревностно император оберегает интересы верных ему остзейцев, Уваров любой свой шаг в борьбе с ними должен был оправдывать интересами империи, но не «нации» или чего хуже борьбой с «немецким засильем». Примером чему история с закрытием в декабре 1838 года рижской немецкой газеты «Provinzialblatt für Kur-, Liv- und Ehstland». Она, как доложил министр императору, пользуясь поддержкой «главного местного начальства», сеяла рознь «между религиозными партиями в Остзейских губерниях» [52, с. 584–585].

В качестве примера тому Уваров указал на напечатанное еще в апреле «известие об отлучении от церкви католическим священником в Ревеле одного купца, женившегося на протестантке» [53, л. 19]. Ложность этого сообщения показало расследование, проведенное по запросу Уварова [54, л. 4, 7–9 об.]. Получается, министр поймал газету на том, что та публикует сплетни, призванные скомпрометировать католическое меньшинство Остзейского края.

Связь «Отечественных записок» с III отделением не прерывалась и после смерти Бенкендорфа в 1844 году. В дневнике Никитенко рассказывается, как в октябре 1846 года, после доноса на Краевского, сделанного Булгариным, Гречем и близким к III отделению литератором Б.М. Федоровым, редактор «Отечественных записок» по подсказке автора дневника сам отправился к Дубельту и тот «…как говорится, намылил ему голову за либерализм, но в заключение объявил, что, впрочем, ничего из этого не будет» [18, с. 298]. Отношение Дубельта к Краевскому строилось по тому же сценарию, по какому пять лет развивались отношения III отделения с Полевым: жандармский генерал мог пожурить, от- читать, но издание не трогал.

Вероятно, самым большим потрясением для Краевского оказался высочайший вы- говор, объявленный ему в апреле 1848 года (в разгар революционных событий в Европе). Как сообщил управляющему III отделением его сотрудник Попов, Краевский после этого хо- тел обратиться с письмом к гр. А.Ф. Орлову и увидеться с Дубельтом. Краевский убеждал Попова: «Не только действовать против правительства, но я желал бы быть органом его.

Не делал я этого потому, что без уполномочия правительства не имею на это права, да и цензура не пропустит подобных статей». Возможно, при новом начальнике III отделения Краевский чувствовал себя не у дел и объяснял Попову: «Если б мне поручили представлять в истинном губительном виде заграничные беспорядки, доказывать благость монархического правления, поддерживать повиновение крестьян помещикам и вообще распространять те мысли и убеждения, которые правительство желает видеть в народе, я уверен, что журнал мой был бы полезен и государству. Пусть мне дают темы, что я должен писать, или пусть мне дозволят представлять такие статьи, непропускаемые обыкновенною цензурою, высшему правительству, и я со всею готовностью буду его орудием» [44, с. 192].

Заметим, что в тех же самых выражениях и с уже знакомыми предложениями («помещать по временам в “Отечественных записках” и в “Санкт-Петербургских ведомостях” статьи в духе нашего правительства, и вообще придать этим изданиям характер патриотический» [55, л. 2]1) и жалобами на цензуру предстает Краевский и в другой записке Попова, составленной пятью годам позже, в 1853 году.

Выражая свое отношение к предложению Краевского, Попов тогда добавил: «Нельзя дать ему дозволения печатать по его усмотрению, статьи о правительстве и делах общественных, но не произойдет никакого вреда, если ему разрешено будет представлять статьи свои предварительно в 3-е От- деление, которое будет рассматривать их со всею строгостию и пропускать одно то, что клонится к пользе или славе отечества» [55, л. 4].

К началу 1840-х годов сначала за пределами России, а затем и внутри ее был взят на вооружение «панславизм» – новый миф, которым умело запугивали российского монарха. В самом начале 1840-х годов немецкая и венгерская националистическая пропаганда выдвинула понятие «панславизм» как средство компрометации национальных движений славянских народов, то есть термин этот возник еще прежде, чем стремление славян к единению (причем скорее культурному, чем политическому) приобрело сколько-нибудь серьезные формы [57, с. 47, 68–69; 58, с. 240–244](1).

1 Записка Попова сохранилась в копии и в черновике [56] в архиве журнала «Русская старина». Это издание получило в свое распоряжение воспоминания и целый ряд документов Попова, часть которых была опубликована на его страницах.

Именно в этой ситуации весной 1841 года началась полемика между журналами Краевского и Погодина, а следующий 1842 год стал первым годом публицистических выступлений славянофилов (если в 1830-х годах Уваров надеялся превратить их в свою клиентеллу, то в следующее десятилетия их пути все более и более расходились(2).

1 О позиции, которую Уваров в 1840-х годах занял в отношении к славянам, см. [7, с. 83].
2 См. об этом нашу статью «“Официальная народность” или народность? С.С. Уваров и А.С. Хомяков» в этом же номере альманаха [59].

И тогда же благодаря Белинскому в печати замелькала кличка «славянофилы», навешиваемая критиком на всех связанных с «Москвитянином» (начиная с Погодина и Шевырева) и не связанным с ним, таких как Ф.Л. Морошкин и Н.В. Савельев-Ростиславич [см. 60, с. 31–34].

Очевидное обострение журнальной борьбы и стоящие за этим интриги двух партий не могли не вызвать усиление цензурного надзора. III отделение, в сферу которого и прежде входил контроль за прессой, в 1842 году создало у себя специальную цензурную экспедицию и получило возможность больше пенять министру на упущения его подчиненных и близких к нему журналистов.

В тот же самый год 6 февраля Погодин писал В.И. Далю в Петербург: «Вы завидуете Моск[овской] Цензуре, а я вашей: в чужой руке ломоть всегда длиннее. Я был очень доволен в прош[едшем] году, а ныне цензура взъелась так, что мочи нет» [48, с. 329]. Каждый из участников этой переписки по старой памяти считал, что в другом городе с цензурой легче. Но ситуация изменилась в целом.

Уваров, который и прежде не пренебрегал некоторыми из западников (в 1844 году он, хотя и неудачно, ходатайствовал о журнале для Т.Н. Грановского), в дальнейшей борьбе новую ставку сделал именно на них. Состоявшийся в 1846 году переход «Современника» в руки Н.А. Некрасова, И.И. Панаева и А.В. Никитенко министр, судя по всему, рассматривал как контрмеру против «Отечественных записок».

В редакцию обновленного журнала вошел порвавший с Краевским Белинский, который потянул за собой популярных авторов «Записок». Уваров, к тому времени уже граф, надеялся влиять на этот журнал через пользовавшегося его доверием цензора и профессора Никитенко. Поэтому министр пошел на неслыханную прежде меру: утвердил того одновременно цензором и редактором журнала. Точно такое же положение спустя год было обеспечено еще только одному журналисту – и тоже из «команды» министра – Очкину.

Уваров постепенно терял репутацию, прежде приобретенную в глазах императора. Именно в этом стоит искать причины того, что к середине 1840-х, он уже не пытался публично развивать идеи «триады». III отделение, напротив, в отчете за 1843 год не только подвергло критике деятельность министра, но и впервые усомнилось перед Николаем I в действенности «уваровской формулы», оспаривая успехи воспитания молодежи «в духе Православия, Самодержавия и Народности» [43, с. 333].

Придворная борьба сделала Уварова осторожнее, и из чувства самосохранения он не раз проявлял строгость к «Москвитянину». Вероятно, уступая новым неприятным обстоятельствам, министр 6 мая 1847 года выпустил распоряжение по петербургской цензуре, в котором, обращая внимание на статьи об отечественной истории, подчеркнул: «Особливой внимательности требует тут стремление некоторых авторов к возбуждению в читающей публике необузданных порывов патриотизма, общего или провинциального» [46, с. 240].
V
С 1848 года, с начала «мрачного семилетия», положение Уварова оказалось особенно шатким. После создания 2 апреля 1848 года Комитета для высшего надзора за духом и направлением печатаемых в России произведений под председательством гр. Д.П. Бутурлина министр попал в зависимое от Комитета положение.

Теперь в вопросе о том, что стоит пропускать в печать, а что нет, император доверял именно бутурлинскому комитету, который превратился в своего рода «цензуру над цензурой». А.С. Хомяков рассказывал об этом с нескрываемым сарказмом, а о министре отозвался следующим образом: «Ему дали пощечину, как говорит Блудов, после которой можно было выдти в отставку, но у всякого свой вкус, Уваров обтерся, съездил в Дерпт и вышел чист» [61, с. 114].

Уже после этого в седьмом номере «Отечественных записок» вышла неподписанная статья Краевского «Россия и Западная Европа в настоящую минуту», где, используя почерпнутые у Погодина и славянофилов доводы, довольно прямолинейно доказывалось отличие России от европейских стран, охваченных в это время революциями.

Автору пришлось поступиться прежними идеями ради того, чтобы обойти своего противника. До помещения статьи в печать Краевский 25 мая 1848 года направил ее для ознакомления Орлову вместе с письмом, в котором предлагал подготовить ряд подобных публикаций в отделе «Современная хроника России», а для начала «представить программу их». Орлов на это ничего не ответил, а против печати статьи не возражал, «ежели обыкновенная цензура разрешит» [44, с. 194].

Почему III отделение ни при Бенкендорфе, ни при Орлове не спешило откликаться на, казалось бы, столь заманчивые предложения? Ведь за те более десятка лет, что это ведомство опекало Краевского, он только дважды, судя по записке Попова [55, л. 1 об.], готовил статьи специально для III отделения. И инициатива этого (по крайней мере во втором случае) исходила от самого автора. Очевидно, сервильных журналистов сотрудники Бенкендорфа и Орлова могли найти и без Краевского.

Однако он, в отличие от многих других, издавал журнал, пользующийся авторитетом у самой либеральной молодежи. Частое появление в нем откровенно угоднических статей могло лишь испортить дело. Проскурин, отметивший, что «либерализм» журнала Краевского, был отличной приманкой для читателя, заключает: «Более “космополитическая” и более секулярная программа “Отечественных записок” умело использовалась как противовес православно-националистическому “Москвитянину”» [10, с. 344] и добавим – славянофилам, с которыми развернули войну Белинский и компаньоны.

В августе того же 1848 года Бутурлин представил публикацию статьи «Россия и Западная Европа в настоящую минуту» императору, и тот не только одобрил ее, но и рас- порядился, чтобы Уваров объявил автору о «всемилостивейшем внимании Его Императорского Величества» [62, л. 1 об.]. Когда же Погодин попытался, не опровергая высказываний Краевского, заявить, что они «безмолвно присвоены “Отечественными записками”», товарищ министра князь П.А. Ширинский-Шихматов отказал в публикации его статьи. Про- изошло это 8 сентября 1848 года [62, л. 7].

Примечательно, что в это самое время Уваров принимал Погодина в своем подмосковном имении Поречье [63, с. 134–137], а в ноябре президент Академии наук Уваров и академик Ширинский-Шихматов выхлопотали Погодину пособие от Академии на подготовку исторических трудов по тысяче рублей серебром в год в течение трех лет [63, с. 129–130]. Уваров, как мог, поддерживал своего протеже, но уже не рисковал бороться с его конкурентом, удостоившимся одобрения монарха.

Вероятно, соперничество «немецкой партии» с Уваровым сменило формы. Начиная с 1844 года, когда во главе III отделения стал гр. А.Ф. Орлов (с долей презрения от- носившийся к Булгарину [23, с. 143]), имя министра исчезло из отчетов этого ведомства, а в «Нравственно-политическом отчете за 1846 г.» было даже сказано о привилегиях высших и средних сословий в Остзейских губерниях, которые «надлежало бы постепенно и осторожно ослабить» [43, с. 372].

Однако в 1847 году Орлов распорядился поощрить Краевского за публикацию опровержений «славянофильских бредней» [64, с. 191], а императора шеф жандармов убеждал, что славянофилы «нередко заставляют сомневаться, не кроется ли под их патриотическими воззрениями и противных нашему правительству целей» [65, с. 178].

Судя по всему, центр борьбы с министром народного просвещения в это время переместился за пределы III отделения. В 1848 году главным инструментом ее стал Комитет 2 апреля, возглавляемый противником Уварова Бутурлиным. Кроме прочих, в состав коми- тета входили Дубельт, М.А. Корф, Б.М. Федоров и воспитанник Дерптского университета В.В. Ленц, в также гр. А.Г. Строганов, брат давнего недруга министра.

П.В. Анненков в своих воспоминаниях рассказывал словно анекдот: с началом
«мрачного семилетия» Бутурлин «пришел к заключению, что и девиз Уварова, который определял его деятельность как министра просвещения: “Православие, самодержавие, народность” есть просто-напросто революционная формула» [66, с. 523]. В этой кажущейся гротесковой истории правдой, по всей видимости, является то, что в то время «уваровская триада» с ее сомнительной «народностью» и, вероятно, излишне категоричным «православием» стала объектом нападок облеченных властью лиц.

На Уварова сыпались удар за ударом. Так, в марте 1849 года в «Современнике» появилась неподписанная статья «О назначении русских университетов и участии их в общественном образовании» (ее автором был директор Главного педагогического института и член главного правления училищ И.И. Давыдов, а редактировал сам министр). Перепечатала статью и принадлежащая университету газета «Московские ведомости».

Статья имела целью унять волнения, вызванные слухами о скором закрытии университетов, инициированном Бутурлиным. И когда Комитет 2 апреля обратил на нее внимание, Уваров не скрывал, что она «написана по его распоряжению, в его кабинете и напечатана тоже по его распоряжению» [18, с. 331](1).

Более того, в письме к императору всю ответственность за статью Уваров взял на себя и предлагал, чтобы «прекратить столкновения», передать цензуру (всю или только периодических изданий) из Министерства народного просвещения III отделению и Комитету 2 апреля [67, с. 232–233]. Однако в ответ Николай I заявил, что не видит причин менять за- веденный порядок. Статью в «Современнике» он назвал неприличной и указал: «впредь не должно быть допускаемо ничего насчет наших правительственных учреждений, а в случаях недоумений должно быть испрашиваемо разрешение» [63, с. 538; 67, с. 233].

Вскоре в вышедшем в апреле номере «Москвитянина» появилась небольшая замет- ка «Почетный гость на лекциях университета». В ней шла речь о посещении Московского университета гр. Блудовым и, в частности, говорилось: «В то время, когда праздные люди толкуют о каком-то преобразовании университетов, и становится необходимым стать за них во имя просвещения, членам Московского университета приятно видеть, что государственные сановники, успевшие в жизни своей соединить постоянную верность началам русским с высокою степенью европейского просвещения, обнаруживают к университетам самое искреннее участие и смотрят на них, как на верные рассадники русского просвещения» [68, с. 106 (5-я паг.)](2).

1 См. об этом [63, с. 524–538].
2 Этот факт описан Барсуковым и Лемке, однако оба они посчитали, что в заметке Погодина речь шла о визите в университет не Блудова, а Уварова [63, с. 145; 67, с. 233]. И хотя в «Москвитянине» говорилось именно о первом из них, даже этого оказалось достаточно, чтобы вызвать раздражение Бутурлина и императора.

Такие пассажи снова вызвали реакцию Комитета 2 апреля. О заметке (автором которой был Погодин) Бутурлин доложил императору и 17 апреля тот наложил резолюцию: «М<инистру> н<ародного> просвещения подтвердить, что я решительно запрещаю все подобные статьи в журналах за и против Университетов» [69, л. 24; см. 63, с. 146].
Еще в апреле 1848 года по указанию императора в Министерстве народного просвещения началась работа над проектом нового цензурного устава. Министр понимал, что принятие устава, который обеспечит порядок, необходимый Николаю I, даст шанс изба- виться от удушающей опеки Комитета 2 апреля.

Проект был разработан и в 1849 году передан на обсуждение в Государственный совет. При этом запросили мнение о проекте Комитета 2 апреля. Оно вполне ожидаемо оказалось враждебным [70, с. 55–56]. Как от- метил Лемке, «Комитет 2 апреля прекрасно понимал, что проект был покушением на его дальнейшее существование» [67, с. 241], и в итоге стараниями Комитета новый устав был провален. Для Уварова это стало последней каплей. Сознавая, что проиграл окончательно, в октябре 1849 года он подал в отставку.

VI
После этого Уваров, уже перенесший «нервический удар», прожил менее шести лет, а после его кончины менее двадцати лет понадобилось, чтобы Пыпин создал и за- пустил миф об уваровской теории «официальной народности».

Когда это произошло, в живых оставались немногие из участников борьбы с «народностью». В их числе – Краевский, человек удивительной беспринципности: в ту пору он являлся владельцем крупнейшей либеральной газеты «Голос» (в разные годы служившей официозом нескольких министерств [71; 72]) и социалистического журнала «Отечественные записки» (тогда руководимого бывшим редактором «Современника» Н.А. Некрасовым). Вполне понятно, что Краевский никак не возражал против такой интерпретации событий.

Находившийся во главе Министерства народного просвещения свыше шестнадцати лет Уваров оказался не только самым «долгожительствующим» руководителем за всю историю этого ведомства, но и – что было не легче – единственным высокопоставленным деятелем, позволившим себе длительные противоречия с «немецкой партией».

Конечно, продолжительные трения и даже столкновения между различными ведомствами и в то время не были редкостью. Однако эта история представляет первый для России опыт внутриправительственного соперничества, которое непосредственно отразилось на периодической печати. Борьба двух ведомств обернулась борьбой за влияние на прессу.

Отметим также, что после Уварова на длительное противостояние с «русскими иностранцами» не смел решиться уже ни один министр. Продолжившиеся в правление Александра II столкновения «русской» и «немецкой» партий приобрели иной характер. Если последняя по-прежнему пользовалась поддержкой самых влиятельных чиновников (таких как Валуев и Шувалов), то «русская», или, как порой ее называли, «старорусская», партия прирастала за счет общественных деятелей (таких как И.С. Аксаков и Ю.Ф. Самарин). В отличие от высокопоставленных бюрократов, их едва ли не единственным средством борьбы являлась периодическая печать.

Бадалян Дмитрий Александрович,

кандидат исторических наук, старший научный сотрудник сектора книговедения отдела редких книг Российской национальной библиотеки

Литература
1. Казаков Н.И. Об одной идеологической формуле николаевской эпохи // Контекст-1989 : Литературно- теоретические исследования / отв. А.В. Михайлов. М. : Наука, 1989.
2. Кошелев В.А. Славянофилы и официальная народность // Славянофильство и современность : сборник статей / отв. ред. Б.Ф. Егоров и др. Л. : Наука, 1994. C. 122–135.

3. Шевченко М.М. Понятие «теория официальной народности» и изучение внутренней политики императора Николая I // Вестник Московского университета. Сер. 8: История. 2002. № 4. С. 89–104.
4. Каплин А.Д. Главные начала – «Православие, Самодержавие, Народность»: исторический контекст, интерпретации, значение // Российская государственность и современность: проблемы идентичности и исторической преемственности: сборник докладов / под ред. М.Б. Смолина. М. : РИСИ, 2012. С. 248–255.
5. Шевченко М.М. «Официальной народности» теория // Большая Российская энциклопедия. М. : Большая Российская энциклопедия, 2014. Т. 24 : Океанариум – Оясио. С. 713–714.
6. Шевченко М.М. Конец одного Величия : Власть, образование и печатное слово в Императорской России на пороге Освободительных реформ. М. : Три квадрата, 2003. 268 с.
7. Удалов С.В. Теория официальной народности: механизмы внедрения // Освободительное движение в России : Межвузовский сборник научных трудов / под. ред. Н.А. Троицкого. Саратов : Изд-во Саратовского ун-та, 2006. Вып. 21. С. 77–85.
8. Петров Ф.А. Формирование системы университетского образования в России. М. : Изд-во Моск. ун-та, 2003. Т. 3 : Университетская профессура и подготовка Устава 1835 года. 479 с.
9. Уваров С.С. Десятилетие Министерства народного просвещения. 1833–1843 / С.С. Уваров // Избранные труды / сост., авт. вступ. ст. и коммент. В.С. Парсамов, С.В. Удалов; пер. В.С. Парсамова. М. : РОССПЭН, 2010. С. 346–455.
10. Проскурин О.А. Литературные скандалы пушкинской эпохи. М. : ОГИ, 2000. 366 с.
11. Выскочков Л.В. Николай I. 2-е изд., испр. М. : Молодая гвардия, 2006. 693 с.
12. Рогов К.Ю. Декабристы и «немцы» // Новое литературное обозрение. 1997. № 26. С. 105–126.
13. Березкина С.В. Вокруг запрещения журнала «Европеец» // Временник Пушкинской комиссии : Сб. научных трудов. СПб. : Наука, 2004. Вып. 29. С. 226–248.
14. Березкина С.В. «Немцы» против «Европейца» //Москва. 2009. № 3. С. 201–213.
15. Шульгин В.Н. Русские свободные консерваторы XIX века об Остзейском вопросе. СПб. : Нестор- История, 2009. 158 с.
16. Сергеев С.М. «Хозяева» против «наемников»: русско-немецкое противостояние в императорской России // Вопросы национализма : Журнал научной и общественно-политической мысли. 2010. № 3.С. 38–78.
17. Минаков А.Ю. Русская партия в первой четверти века. М. : Институт русской цивилизации, 2013. 521 с.
18. Никитенко А.В. Дневник : в 3 т. / подг. текста, вступ. ст. и примеч. И.Я. Айзенштока. М. ; Л. : Гослитиздат, 1955. Т. 1 : 1826–1857. 542 с.
19. Греч Н.И. Записки о моей жизни. М. : Захаров, 2002. 463 с.
20. П ъ А. [Уваров С.С.] Письмо к издателям из Тамбова // Сын Отечества. 1812. Ч. 2. № 7. С. 33–36.
21. Куницын А.П. Рассмотрение речи г. президента Академии наук и попечителя Санкт-Петербургского учебного округа, произнесенной им в публичном торжественном собрании Главного педагогического института 22 марта 1818 года // Сын Отечества. 1818. Ч. 45. № 23. С. 136–146; № 24. С. 174–191.
22. Уваров С.С. О трех греческих трагиках // Сын Отечества. 1825. Ч. 101. № 10. С. 134–147; № 11. С. 282–293.
23. Рейтблат А.И. Булгарин и III отделение /А.И. Рейтблат // Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции : Статьи и материалы. М. : Новое литературное обозрение, 2016. С. 123–162.
24. Чернуха В.Г. Правительственная политика в отношении печати. 60–70-е годы XIX в. Л. : Наука. Ленингр. отд-ние, 1989. 205 с.
25. Орлов В.Н. Комментарий // Николай Полевой : Материалы по истории русской литературы и журналистики тридцатых годов / ред., вступ. ст. и коммент. Вл. Орлова. Л. : Изд-во писателей в Ленинграде, 1934. 541 с.
26. Рейтблат А.И. Русские писатели и III отделение (1826–1855) // Новое литературное обозрение. 1999. № 40. С. 158–186.
27. Орлов В.Н. Пути и судьбы : Литературные очерки. Л. :Советский писатель. Ленингр. отд-ние, 1971. 744 с.
28. Вацуро В.Э. Пушкин в сознании современников // А.С. Пушкин в воспоминаниях современников : в 2 т. М. : Художественная литература, 1985. Т. 1. С. 5–26.
29. Бычков И.А. Бумаги князя В.Ф. Одоевского // Отчет Императорской Публичной библиотеки за 1884 год. СПб. : Типогр. В.С. Балашева, 1887. Приложение
2-е. С. 1–65.
30. Киреевский И.В. «Горе от ума» – на Московском театре // Киреевский И.В., Киреевский П.В. Полн. собр. соч. : в 4 т. / сост., примеч. и коммент. А.Ф. Малышевского. Калуга : Издательский педагогический центр «Гриф», 2006. С. 71–75.
31. Языков Н.М. Златоглавая святая… : Стихотворения. Сказки, поэма. Проза. Письма / сост., вступ. ст. и примеч. Е.Ю. Филькиной. М. : Русскiй мiр, 2003. 512 с.
32. [Стасов В.В.] Цензура в царствование императора Николая I // Русская старина. 1903. № 2. С. 305–328.
33. Хомяков С.А. Письмо М.П. Погодину, 13 марта <1832 г.> // Отдел рукописей Российской государственной библиотеки. Ф. 231. Разд. II. К. 50. Ед. 77. Л. 1–2.
34. Рясенцев К.В., Ширинянц А.А. М.П. Погодин и поиски русской национальной идеи. 1830–1840-е гг. // Вестник Московского университета. Сер. 12: Политические науки. 2007. № 1. С. 18–31.
35. Зорин А.Л. Кормя двуглавого орла… : Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII – первой трети XIX века. М. : Новое литературное обозрение, 2004. 414 с.
36. Белинский В.Г. Литературные мечтания (Элегия в прозе) / В.Г. Белинский // Полн. собр. соч. :
в 13 т. Т. 1: Статьи и рецензии; Художественные произведения: Дмитрий Калинин; Русская быль: 1829–1835 / подг. текста и коммент. В.С. Спиридонова. М. : Изд-во Академии наук СССР, 1953. С. 20–104.
37. Отношение А.Х. Бенкендорфа С.С. Уварову / публ. С.В. Казаковой // Российский Архив : История Отечества в свидетельствах и документах XVIII— XX вв. : Альманах. М. : Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 1999. [Т.] IX. С. 87–88.
38. С.С. Уваров – Николаю I от 20 октября 1836 г. // Чаадаев П.Я. Избранные труды / сост., авт. вступ. ст. и коммент. М.Б. Велижев. М., 2010. С. 515.
39. Найт Н. Наука, империя и народность: этнография в Русском географическом обществе, 1845–1855 // Российская империя в зарубежной историографии : Работы последних лет : Антология / сост.: П.В. Верт и др. М.: Новое изд-во. 2005. С. 155–198.
40. Лескинен М.В. Поляки и финны в российской науке второй половины XIX в.: «другой» сквозь призму идентичности. М. : Индрик, 2010. 366 с.
41. Шевченко М.М. Записка 1841 года об Остзейском крае из архива графа С.С. Уварова // Величие и язвы Российской империи: Междунар. науч. сб. в честь 50-летия О.Р. Айрапетова / сост. В.Б. Каширин. М. : Регнум, 2012. С. 121–158.
42. Шевченко М.М. «Каждый Русский должен служить Престолу» : С.С. Уваров (Ч. II). [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://zapadrus.su/rusmir/ istf/715-l-r-ii.html
43. Россия под надзором : отчеты III отделения, 1827–1869 / сост. М.В. Сидорова, Е.И. Щербакова. М. : Российский фонд культуры, 2006. 703 с.
44. Лемке М.К. Николаевские жандармы и литература 1826–1855 гг. : По подлинным делам Третьего Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. 3-е изд. М. : Ленанд, 2014. 640 c.
45. Лажечников И.И. Заметки для биографии Белинского / И.И. Лажечников // Басурман. Колдун на Сухаревой башне. Очерки-воспоминания. М., 1991. С. 420–443.
46. Сборник постановлений и распоряжений по цензуре с 1720 по 1862 год. СПб. : Типогр. Морского минва, 1862. 482 с.
47. Письма М.П. Погодина к М.А. Максимовичу / с поясн. С.И. Пономарева. СПб. : Типогр. Имп. Академии наук, 1882. 143 с.
48. Переписка В.И. Даля и М.П. Погодина Ч. 1 / публ. А.А. Ильина-Томича // Лица : Биографический альманах / ред.-сост. А.А. Ильин-Томич. М.; СПб. : Феникс; Atheneum, 1993. Вып. 2. С. 287–388.
49. Барсуков Н.П. Жизнь и труды М.П. Погодина. СПб. : Типогр. М.М. Стасюлевича, 1892. Кн. 5. 533 с.
50. Барсуков Н.П. Жизнь и труды М.П. Погодина. СПб. : Типогр. М.М. Стасюлевича, 1892. Кн. 6. 402 с.
51. Венгеров С.А. Ежедневная печать конца дореформенной эпохи // Сб. статей по истории и статистике русской периодической печати : 1703– 1903. СПб. : Русское библиол. об-во, 1903. С. 99–125.
52. [Стасов В.В.]. Цензура в царствование императора Николая I // Русская старина. 1903. № 3. С. 571–591.
53. Дело о прекращении издания газеты «Provinzialblatt»… 1838 г. // РГИА. Ф. 772. Оп. 1. Д. 1126.
54. Дело о статье, помещенной в издании «Provin- zialblatt»… 1838 г. // РГИА. Ф. 772. Оп. 1. Д. 1096.
55. Попов М.М. Заметка. Копия [1874 г.] // Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН. Ф. 265. Оп. 2. Д. 4432.
56. Попов М.М. Заметка. Черновая рукопись [1853 г.] //РО ИРЛИ. Ф. 265. Оп. 2. Д. 4431.
Волков В.К. К вопросу о происхождении терминов
«пангерманизм» и «панславизм» // Славяно- германские культурные связи и отношения / отв. ред. В.Д. Королюк. М. : Наука, 1969. С. 25–69.
57. Мырикова А.В., Ширинянц А.А. Русофобский миф «панславизма» // Актуальные проблемы современного россиеведения : сборник научных статей / под. общ. ред. М.А. Маслина, П.Е. Бойко;
сост. А.В. Воробьев. М. : Кубанское отделение РФО, Издатель А.В. Воробьев, 2007. С. 240–244.
58. Бадалян Д.А. «Официальная народность» или народность? С.С. Уваров и А.С. Хомяков // Тетради по консерватизму. 2018. № 1.
59. Цимбаев Н.И. Славянофильство : Из истории русской общественной мысли XIX века. М. : Государственная публичная историческая библиотека России, 2013. 447 с.
60. Хомяков А.С. <Политические письма 1848 года> / публ. и примеч. В.А. Кошелева // Вопросы философии. 1991. № 3. С. 109–132.
61. Дело об одобрении Николаем I статьи А.А. Краевского… 1848 г. // РГИА. Ф. 772. Оп. 1. Д. 2142.
62. Барсуков Н.П. Жизнь и труды М.П. Погодина. СПб. : Типография М.М. Стасюлевича, 1896. Кн. 10. 598 с.
63. Цимбаев Н.И. Сергей Соловьев. М. : Молодая гвардия, 1990. 366 с.
64. «Мнение» о Кирилло-Мефодiïвцях гр. Орлова, подане ним имп. Миколаю I / публ. Д.И. Багалея // Наше минуле : Журнал историiï, лiтератури i культури. Киïв : Друкарь. 1918. № 2. С. 178–179.
65. Анненков П.В. Литературные воспоминания / вступ. ст. В.И. Кулешова; коммент. А.М. Долотовой и др. М. : Художественная литература, 1983. 694 с.
66. Лемке М.К. Очерки по истории русской цензуры и журналистики XIX столетия. Изд. 2-е, испр. М. : URSS Либроком, 2011. 432 с.
67. [Погодин М.П.] Почетный гость на лекциях университета // Москвитянин. 1849. № 8. С. 106 (3-я паг.)
68. Дело по отношению Бутурлина с замечаниями на статью, помещенную в журнале «Современник»… 1849 г. // РГИА. Ф. 772. Оп. 1. Д. 2242.
69. Патрушева Н.Г. Цензурное ведомство в государственной системе Российской империи во второй половине XIX – начале XX века. СПб. : Северная звезда, 2013. 619 с.
70. Луночкин А.В. От сотрудничества к конфронтации : Газета «Голос» и цензура (18631883) // Цензура в России : История и современность : Сб. научных трудов. СПб., 2001. Вып. 1. С. 77–89.
71. Луночкин А.В. Газета «Голос» и режим М.Т. Лорис- Меликова // Вестник Волгоградского университета. Сер. 4: История, Философия. 1996. Вып. 1. С. 49–56.