Срочно вернувшись из политической эмиграции сразу после провозглашения манифеста 17 октября 1905 года, даровавшего России основы политических свобод и теоретический фундамент конституционного строя, П.Б. Струве обнаружил, что за те почти четыре года, пока он отсутствовал в политической эмиграции, атмосфера вокруг его лидерства изменилась.

Его больше не ждали ни во главе крупных общенациональных изданий (таких, как «Освобождение»), ни во главе политических партий, революционная молодежь уже не заполняла восторженные аудитории, где оратором был Струве.

Старый социал-демократ и университетский историк, при советской власти превратившийся в одного из руководителей идеологического сверхведомства – Наркомата народного просвещения – и главного историка СССР, М.Н. Покровский (1868–1932) дал яркое и резкое описание той новой атмосферы, в которой оказался Струве, честно сообщив о том, как Петр Бернгардович искал в новой аудитории своей реализации в качестве старого социалиста и революционера.

Покровский, немного путаясь в датах (Струве еще не было в стране весной 1905 года), но очень точно в деталях, персоналиях и стилистике, свидетельствовал в московской легальной большевистской газете «Борьба» от 30 ноября (13 декабря) 1905 года: «Бывавшим на профессиональных съездах [съездах профессиональных союзов – М.К.] нынешней весны, наверно запомнилась характерная фигура одного оратора. Он начинал обыкновенно с заявления, что он истинный, настоящий социал-демократ, близко знакомый с социал-демократическими партиями культурного Запада (в публике шептались, что он друг Каутского, пил чай с Бернштейном и чуть ли не на “ты” с Бебелем).

И вот он с грустью должен заявить, что русские социал-демократы совершенно его не удовлетворяют… Всё это не то, всё они делают не так, как нужно. <…> Прошло несколько месяцев… буржуа не без смущения прочел сочувственные, иногда восторженные строки о русском пролетариате и его вождях, вышедшие из- под пера “самого” Каутского и “самого” Бебеля. <…>

Остаться “за штатом” в тот самый момент, когда вся страна встала как один человек, когда только что открылась возможность широкой политической работы, – быть “исключённым из революции” – худшего ничего не могло бы случиться с человеком живого политического темперамента; а в нем нельзя отказать таким “истинным социал-демократам”, как г. П. Струве. Только взвесив всё это, можно оценить тот тон сдержанной ярости, какой звучит из каждой строчки его письма, напечатанного в № 314 “Русских ведомостей”(1).

Когда-то вождь легального “марксизма” (в сущности развившего идеи революционеров <18>80-х годов, Плеханова и группы “Освобождение труда”), вождь, по крайней мере в глазах молодежи, жадно ловившей каждое его слово, г. Струве уже в те времена вызвал у одного злого, но, как оказалось, проницательного, наблюдателя замечание, что “марксизм” г. Струве не столько пролетарский, сколько буржуазный. Может быть, это был неизбежное условие “легальной” пропаганды, но развитие капитализма ярче выступало в марксистской журналистике <18>90-х годов, нежели развитие тех сил, которые должны были подточить и разрушить капиталистический строй. <…>

С плохо выделанным презрением “не замечая” русских социал-демократов, которые тем не менее поминутно попадаются ему под перо, г. Струве обещает буржуазным читателям “Русских ведомостей” подарить им, наконец, долгожданную игрушку – “настоящую” “европейскую” социал-демократическую партию, “вроде германской”… – скорее “вроде бельгийской”, спешит он поправиться…» [1, с. 77–80]

Впрочем, триумфаторское торжество М.Н. Покровского вскоре провалилось, и минута его прошла: поднятое через две недели после этой статьи социалистами вооруженное восстание в Москве через неделю было утоплено в крови, и для социал-демократов настал длительный период распада и отступления. Для широкой политической оппозиции это восстание так и осталось примером бессмысленной бойни, за которой не следовало ничего, кроме ужесточения правительственных репрессий и разгула малой гражданской войны с ее ежедневными убийствами представителей власти и мало избирательными казнями по упрощенной процедуре.

Струве пытался выступить с осуждением в равной степени и революционеров, и власти, возлагая на них равную ответственность за взаимный террор, но «средней линии» между крайностями у него не получилось, а философия альтернативной философии компромисса и культурно-политического воспитания и строительства не нашла никакого спроса. Можно сказать, что в эти дни революции навсегда закончилось и реликтовое политическое лидерство Струве как социалиста и создателя социал-либеральной партии.

В 1905 году, еще до возвращения из эмиграции, Струве вместе со своим ближайшим сотрудником С.Л. Франком начал готовить к изданию общий труд «Культура и свобода», в котором, по свидетельству Франка, «должны были быть выражены основные общественно-философские идеи, к которым мы совместно пришли в то время (мы формулировали тогда нашу веру так, что определяющим началом ее было несколько неопределенное понятие «духовной культуры», во всем многообразии ее содержания)» [2, с. 45](2).

Плодом совместных усилий стали лишь общие для авторов «Очерки философии культу- ры» и статья Струве «Индивидуализм и социализм», которые призваны были выстроить систему «гуманистического индивидуализма»(3).

Франк вспоминал об этом замысле: «Мы задумали написать такую книгу еще в бытность Струве в Париже, летом 1905 г., распределили ее по отделам между собой, вступление же писали так, что оба делали наброски и, сравнивая их, составляли окончательный текст. Это вступление и было напечатано в “Полярной Звезде”; главная часть текста его принадлежит мне. Книга никогда не была написана» [5, с. 115].

1 Библиографиям Струве эта статья неизвестна. – М.К.
2 Переиздание с исправлением названия мемуаров в соответствии с авторской волей см.: [3]
3 Реконструкцию проекта см.: [4, с.127–160]

При этом Струве и Франк попытались выстроить прямую связь политического социализма с дисциплинарным философским идеализмом. Струве писал в своей статье для этой книги: «[Социализм] колеблется в истории между двумя идейными полюсами. В одном социализме идейною сущностью является подчинение личности целому: личность есть средство, общество – цель, или иначе, личность есть орган, общество же организм. В другой концепции социализма целью и венцом является личность, общество же есть лишь средство или орудие осуществления целей личности. Первый тип есть социализм принципиальный, философский. Это социализм Платона, Фихте, Адама Мюллера, Родбертуса» [7, с. 571].

Сверка с неполной авторизованной рукописью, хранящейся в фонде Струве в РГАСПИ (Ф. 279), дает представления о планах дальнейшей работы соавторов и при- чинах ее остановки:
Во втором параграфе главы «Что такое культура?» (фрагмент «Порвав внутренне с наивной верой…») в первой редакции было написано (в квадратных скобках восстанавливается опущенный авторами при публикации текст):

«Порвав внутренне с наивной верой [в разные вещи (во что мы не можем в настоящее время верить, об этом еще не раз будет речь ниже)], на чем же утвердит свое духовно-общественное бытие современный человек?». Кроме того, в отличие от опубликованного, окончание текста выглядело следующим образом: «Принцип личности и принцип культуры <…> сплетаются в цельное и внутренне-согласованное культурно-философское миросозерцание, которое можно назвать гуманистическим индивидуализмом. [Нам предстоит теперь развить это миросозерцание в его философских, моральных и политических разветвлениях и показать, какие точки зрения оно дает для решения отдельных культурных и общественных проблем, волнующих со- временность]» [4, с. 454](1).

Видно, что авторы все еще продолжали исходить из уже давнего для 1905 года собственного отказа (1898–1902) от революционного пути к социализму, что они вполне серьезно планировали в своем «гуманистическом индивидуализме» найти основу для общественно-политической программы в переживающей революцию стране. Неудивительно, что эти намерения победить политическую катастрофу монархии и России в целом на пути утверждения широко понимаемой культуры потерпели крах.

И в первую очередь потому, как это хорошо видел сам Струве, что одномоментное, как флотоводческое «все вдруг», перенаправление общественной борьбы с «против» на «за» было прямо противоположным всей предыдущей революционной борьбе, в том числе самого Струве. Он писал об этом в 1908 году: «…прежде [до 1905] можно было сказать – и, по крайней мере, психологически это было верно, – что никакой культурный прогресс невозможен без решительного, принципиального политического разрыва с прошлым» [9, с. 80]. Теперь культурному прогрессу тщетно устанавливались иные ориентиры.

Сохранив верность индивидуализму, который ярче всего проявился в его полемике с Д.С. Мережковским вокруг революционной религиозности, Струве вскоре начал окончательный отход от «гуманизма» в сторону все более определенного этатизма, в котором целое было уже представлено не обществом, а государством, которое для Струве в любом случае было «несомненнее» личности.

1 Струве переживал свой отказ от доктрины коммунистической революции как «теории катастрофы» (Zusammenbruch) и позже, почти в финале быстрой эволюции к апологии этатизма. Он и в 1907 году продолжал (себе в первую очередь) напоминать резюме своей «Марксовой теории…»: «Вера в близкое, полное, механическое осуществление социализма, вообще в его “осуществление” рушится или, вернее, уже рухнула» [8, с. 64–65]

В 1908 году Струве начал готовить к печати новую книгу «Государство, интеллигенция, революция», в которой намеревался дать очерк своего нового государственничества, политического национализма и новой революционности. Она реализовалась лишь в трёх статьях, одна из которых вошла в сборник «Вехи»(1).

Идейный строй книги был реализован в публицистике Струве в его последнем сводном сборнике статей «Patriotica» (СПб., 1911), в котором представлены в основном статьи ноября 1905 – декабря 1910 годов, Струве расширил свою идейно-философскую платформу, добавляя к реализованным в «Вехах» консервативной критике русского интеллигентского сознания и радикальной общественности и защите «личной годности» политической ответственности и пафоса государственного строительства.

Восстанавливая баланс после общего предисловия М.О. Гершензона к «Вехам», где была заявлена преемственность авторов от П.Я. Чаадаева, В.С. Соловьева и Л.Н. Толстого, Струве подтверждает особое признание революционно-демократических авторитетов: «традициям и идеям эпохи Станкевича – Белинского, философские увлечения которой были так плодотворны для русской культуры и в духовном творчестве которой… Михаил Александрович Бакунин сыграл такую крупную роль… присуща вечная ценность» [10, с. 69].

Здесь же Струве систематизирует свою социал-либеральную критику «реального образа русской государственности» и «тех сил, которые заправляют судьбами государства», защиту политических прав и свобод «во имя идеалов демократии и социальной справедливости» [6, с. 10], ставит задачу превращения буржуазной леволиберальной кадетской партии в монопольную для внеклассовой «идейной интеллигенции», а затем – «народную, крестьянско-рабочую». Здесь Струве продолжает говорить не только о приверженности социализму, но и о своем марксизме и «социал-демократизме» германского образца, отрицая марксистское качество большевизма [6, с. 17].

Развивая свои прежние обвинения в адрес народничества как явления реакции, архаики, славянофильства и консерватизма, Струве применяет их и к освободительному движению революции 1905 года в целом (именно как контрреволюцию Струве позже оценил Октябрь 1917 года): «Консерватизм русской революционной интеллигенции сказался в том, что в идейном отношении наша революция всецело была во власти славянофильски-народнической теории: русский народ есть народ избранный в социальном и политическом отношении; мы можем и должны перескочить через отвергаемые нашим интеллигентским сознанием «буржуазные» фазы: мы как бы уполномочены историей шествовать по пути прогресса быстрее других народов» [11, с. 42].

После Манифеста 17 октября 1905 года Струве направился в Россию, намереваясь
проникнуть в нее нелегально, но уже в пути по личному докладу председателя Совета министров С.Ю. Витте императору был персонально амнистирован государем [12, с. 29] и немедленно вернулся из эмиграции(2). Вернувшись в Россию, Струве попытался капитализировать свою известность как редактора-издателя «Освобождения», которое в печати сравнивали с «Колоколом» Герцена, а самого Петра Бернгардовича – чаще критически – с Герценом.

Оставив ликвидировать дела «Освобождения» в Париже своей жене, Струве обоснованно рассчитывал возглавить в России крупную политическую газету(3): если не партийную кадетскую (будущую «Речь»), где в руководстве ею ему составил успешную конкуренцию Милюков, то любую иную общенационального масштаба. Например, московское «Русское слово» И.Д. Сытина (весной 1906 года, одновременно с открытием заседаний Государственной Думы, Сытин предпринял опыт издания специальной вечерней газеты «Дума» во главе со Струве, но опыт оказался неудачным и газета закрылась. Зато после нее Сытин получил, по рекомендации Витте, «огромный, почти безграничный кредит» у А.С. Путилова, на который купил собственное бумажное и полиграфическое производство) [18, с. 443].

1 Полный состав написанных к этой книге статей: «Интеллигенция и революция», «Великая Россия»,
«Отрывки о государстве». Этот проект реконструирован в: [4, с. 163–210].
2 О прибытии Струве в Петербург вместе с В.В. Водовозовым и В.А. Поссе см. [13, с. 16].
3 О том, что некая петербургская либеральная газета предложила Струве стать ее редактором, см. [16, с. 42]. Не подтвердившееся сообщение о том, что Струве с 1 декабря 1905 года – редактор «Биржевых ведомостей» см. [17, с. 103]

Несмотря на множащиеся неудачи, в те дни политический вес Струве был значителен, что подтвердил факт его участия в делегации либералов (среди которых он был единственным левым) на встрече с главой правительства С.Ю. Витте. Немецкая газета «Magdeburg Zeitung” сообщила тогда о беседе Витте с Гучковым, Гейденом, Стаховичем, Милюковым, Родичевым и Струве, состоявшейся около 25 ноября [19, с. 61](1). Но Сытин отверг кандидатуру Струве на позицию главного редактора новой общеимперской газеты.

Чтобы преодолеть растущее политическое одиночество, Струве пробовал развить миф о Герцене (содержащий прозрачную аналогию между ними) как символе русского социалистического культурного западничества и начал редактирование так же отсылающего к фигуре предшественника и издаваемого специально под имя Струве М.В. Пирожковым еженедельного журнала «Полярная звезда» (декабрь 1905 – март 1906 года)(2), который под давлением карательной цензуры был вынужден преобразовать в такой же журнал «Свобода и Культура» (апрель- май 1906).

Его главным редакционным сотрудником здесь и отныне (до лета 1917 года) стал С.Л. Франк. Видимо, именно в сотрудничестве с Франком Струве написал краткий манифест одновременно социалистического и либерального, национального социально-политического освобождения: «…наш журнал… будет бороться за то, чтобы общественно-политическое бытие русской нации было непоколебимо утверждено на основах свободы, равенства и социальной справедливости. <…> Свое название наш журнал заимствовал у Рылеева и Герцена.

Это значит, что мы желаем стать под знамя тех великих революционных и культурных традиций, которые связаны именно с этими славными именами» [22, с. 3–4]. В издании Струве демонстрировал весьма широкий фронт авторов от земцев до социал-демократов и христианских коммунистов (В.Д. Набоков, И.М. Гревс, И.И. Петрункевич, Ф.И. Родичев, С.А. Котляревский, Б.А. Кистяковский, М.И. Туган-Барановский, Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, В.И. Вернадский, С.Ф. Ольденбург, Л.Е. Галич, В.П. Свенцицкий), отстаивая свой проект кадетской партии (партии народной свободы) как широкой коалиции социалистов и либералов, построенной на практической философии компромисса, правового творчества, культуры и новой социальной доктрины «права на достойное существование» (И.А. Покровский и П.И. Новгородцев).

В литературно-критической и философской части в этом издании были значимо представлены В.В. Розанов, Д.С. Мережковский, З.Н. Гиппиус, Д.В. Философов, Л.И. Шестов. Несмотря на попытку сформулировать идеологию общенародного социал-либерального компромисса, отказавшегося от революционной перспективы, Струве не встретил в этом понимания ни кадетской партии в целом(3), ни власти.

1 О недавней беседе Струве и Витте по предложению С.Ю. Витте см. [20, с. 121].
2 Струве стал вместе с М.В. Пирожковым, видимо, миноритарным «пайщиком» (совладельцем) «Полярной звезды», выплатив ему пай в сумме 1000 рублей (23 ноября, 25 ноября, 15 декабря 1905 года: ГАРФ. Ф. 604. Оп. 1. Ед. хр. 6. Л. 1–3). Но финансовая основа издания оставалась столь зыбкой, что Струве пробовал привлечь в «пайщицы» журнала О.Н. Попову, в издательстве которой во второй половине 1890-х годов работал редактором и составителем книжных серий, но с которой вступил в конфликт вокруг издания книги Н.А. Бердяева со своим монографическим предисловием «Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. Критический этюд о Н.К. Михайловском» (СПб, 1901). Однако она, хваля политическую позицию Струве, вежливо отказалась: «Денег ниоткуда достать нельзя» [21].
3 Милюков, упорно строивший центральный орган кадетской партии и нашедший его в буржуазной газете «Речь», ревниво отвергал медийные интеграционные усилия Струве и назвал «Полярную звезду» «личным органом» Струве, а его проповедь компромисса – «идиллией» [23, с. 238]. И в этом Милюков был прав: Струве, похоже, не замечал, что компромисс монархии с нацией и буржуазии с пролетариатом вокруг ценностей свободы и справедливости проповедовался от лица самого Струве, не претендовавшего однако на положение общенационального вождя и духовного авторитета, как, например, итальянский революционер и объединитель Мадзини

Опубликованная уже в одном из первых номеров «Полярной звезды» статья Струве стала основанием для возбуждения против него уголовного дела(1), длившегося по 1913 год, когда оно было прекращено по амнистии в связи с 300-летием династии Романовых (одновременно Струве был награжден и памятной медалью в честь этого юбилея).

В подпавшей под уголовное преследование статье Струве, возлагая равную ответственность за кровавые события революции в Москве на власть, интеллигенцию и народ, писал о «чудовище самодержавия» и «бесчинствах» правительства во главе с Витте: «С момента опубликования манифеста 17-го Октября я считаю, что в России есть конституция, а потому я полагаю, что в настоящее время я, «крамольный» литератор Пётр Струве, – лояльный гражданин, а адмирал Дубасов и действительный тайный советник Дурново – бунтовщики…» [24, с. 224, 226–227].

Социал-демократ (большевик) и марксист А.В. Луначарский в своей персональной рубрике, названной «Заметки философа», обоснованно оценил практику этой «Полярной звезды» как завершение социалистического «идеалистического направления»(2), начатого «Проблемами идеализма» в лоне общеевропейской эволюции(3) социализма и левого либерализма, как часть эволюции Струве в виде «равноускоренного движения слева направо».

1 По обвинению в совершении преступления, предусмотренного ст. 129 Уголовного уложения 1903 года (составление, хранение, правка сочинений, возбуждающих к неповиновению власти). Чтобы остаться на свободе, 18 февраля 1906 года Струве как редактор «Полярной звезды» внес наличными залог в сумме 1000 рублей судебному следователю Санкт-Петербургского окружного суда: ГАРФ. Ф. 604. Оп. 1. Ед. хр. 5.
2 Альтернативный вариант самоназвания, предложенный Франком, не прижился [25].
3 «За последнее время в России много говорят и пишут об “идеализме” и его “проблемах”. Но оживление интереса к этим “проблемам” не составляет особенности только русской литературы; напротив, развитие этого направления в России стоит в несомненной связи с соответствующим течением западноевропейской мысли» [26, с. 140]

Имея в виду, что журнал рассылался подписчикам в красной упаковке («под бандеролью»), он определил его партийный цвет как «розовый», а о его авторах в лице Струве, Н.А. Бердяева, С.Л. Франка, П.И. Новгородцева заключил: «им вовсе не хочется порвать всякую связь со знаменем, со словом, которое… является знаменем и лозунгом будущего» [15, с. 83, 86, 89].

Об обратном влиянии этого философски-политического идеализма, начатого кругом Струве, на революционную среду чуть позже вспоминал другой марксист: «Российское “третье сословие”, в дни, когда развертывалось революционное движение, увлекалось “проблемами идеализма” и идеалистической “культуры”. Но теперь, вместе с ним, увлечению философией отдаются самые широкие слои интеллигенции, не исключая и таких, которые выделяли и продолжают еще выделять из своей среды защитников пролетарских интересов» [27, с. 8].

После нарастающего давления карательной цензуры, переименования журнала в «Свободу и Культуру», перемены главного редактора Струве на его формального местоблюстителя С.Л. Франка и отказа издателя М.В. Пирожкова от продолжения журнала Струве предложил продолжить его издание О.Н. Поповой, но она вновь отказалась [28], готовя к изданию сборник процитированной и иных полемических работ Луначарского (в том числе – именно против «Полярной звезды» Струве) [29].

В результате Струве лишился последних собственных проектов в периодической печати и фактически стабильных средств к существованию. Одновременно с началом занятий Первой Государственной Думы Рос- сии, в апреле – июне 1906 года он редактировал газету И.Д. Сытина «Дума», но и она не стала для него местом долгосрочной занятости.

20 октября 1906 года Струве выступил Московском клубе партии с докладом «Идейные основы партии Народной Свободы», которому в печати придал еще более широкий характер – «Идеи и политика в современной России». Вменяя своей конституционно-демократической партии задачу стать общенациональным «блоком» либеральных и социалистических сил, не стесняясь его рыхлости и зыбкости и, видимо, уповая на то, что динамика развития событий сама скрепит его логикой борьбы, Струве-социалист искал в лице кадетской партии «внеклассового объединения демократических элементов на широкой либеральной и демократической программе».

Для этого он выступил в партийной печати с трактатом «Идеи и политика в современной России». Принимая во внимание, что хотя трактат и не вызвал значимых откликов, а акцентированный в нем призыв к политическому компромиссу прозвучал едва ли не как призыв к капитуляции перед самодержавием, следует признать, что данный в нем образ социал-либерализма либо «демократического социализма», во всяком случае, шел в первом ряду истории тогдашних либерализма и социализма, из которых вскоре и выросла практическая «демократическая альтернатива» радикальному социализму и коммунизму, до сих пор питающая мировой консенсус вокруг идей социального государства.

Струве писал: «Смысл социализма заключается, конечно, не в борьбе классов, а в творческом объединении и согласовании производительных сил всей нации (а, в дальнейшем расширении, – и всего человечества), в интересах всестороннего развития личности <…> В нашей партии могут быть и работать убежденные социалисты, хотя доктринального лозунга социализма она и не написала на своем знамени. <…>

Социализм в настоящее время должен бы уже перестать быть той сакраментальной формулой, на основании которой определяется доброкачественность человека, его приверженность к известным идеалам реально осуществляемым политикою. А, с другой стороны, социализм должен бы перестать быть тем пугалом, каким он был прежде. Ибо в настоящее время, в начале ХХ столетия, после всего того огромного опыта, социального и политического, который имеет теперь человечество, после той громадной идейной работы, которую оно совершило, слово и понятие “социализм” может смущать и пугать только, как бы выразиться деликатнее, только… старых и слабонервных дам обоего пола.

Происходит крушение доктринального социализма: всякий внимательный наблюдатель развития германского социализма должен констатировать неудержимую тенденцию в этом направлении. В связи с этим крушением должна измениться тактика германского социал-демократизма и должны открыться перспективы для создания именно того “блока”: общественных сил, который в России считается непрочным. <…>

Быть настоящим социал-демократом, т.е. стоять за идею классовой борьбы, как руководящую идею политики, и в то же самое время начисто отрицать революционизм. <…> Наша партия либеральная: она отстаивает свободу личности. И в то же время она отстаивает начало свободы личности для всякой личности и потому она демократична. И, в силу этого, в реально-политическом смысле, она вовсе не отрицает, а наоборот, утверждает в своей программе действенную, практическую идею социализма. В то же время она есть партия не классовая, а национальная» [30, с. 45–62].

Словно исполняя давний свой завет себе создать новое целостное миросозерцание, равно противостоящее филистерству Бернштейна, утопизму Каутского и Плеханова, социальному бесчувствию традиционного русского либерализма, равно поднимающего права личности против политической несвободы самодержавия и политического сектантства социал-демократии, пытаясь выстроить пока внерелигиозную идеологию национального и социального освобождения, которое было бы именно освобождением в духе социальной революции, а не разрушением в духе социалистического переворота, позже Струве вновь встал перед необходимостью равно «достроить» и социализм, и либерализм, взаимно дополняя их доктринальными расширениями.

В поиске идейных образцов национального и социального освобождения Струве и его единомышленники вслед за Лассалем и Энгельсом обращались к наследию И.Г. Фихте, в первую очередь к его «Речам к немецкой нации». Этот яркий пример, надо признать, мало впечатлял даже просвещенную часть русской интеллигенции. И, например, С.Н. Булгаков – в 1902–1905 годах равный Струве лидер русского социального идеализма и «идеалистического направления» – настойчиво обращался к наследию В.С. Соловьева.

«До такой высоты в национальном вопросе еще ни разу не поднималась европейская мысль за все века своего существования, в частности в ХIХ веке: стоит лишь вспомнить ограниченный патриотизм Фихте и Гегеля. Национальный вопрос решается в настоящее время или в духе космополитизма, или зоологического патриотизма. Соловьев показал возможность высшей точки зрения, устраняющей ограниченность предыдущих, поставив и разрешив вопрос в духе положительного христианского универсализма» [31, с. 627]. Но и пафоса Соловьева было явно не достаточно для социального движения. Всех затмевала поистине народная и общенациональная фигура Льва Толстого.

Формулируя причины духовного лидерства Льва Толстого как анархиста, социалиста, но прежде всего борца за свободу религиозной совести и личности, Струве видит главный недостаток социализма в его безрелигиозности и неспособности предложить принципиальное обеспечение неотъемлемых прав личности перед лицом коллективизма (подразумевается: прав развитой культурной личности перед лицом принудительно примитивированного феодальной и капиталистической эксплуатацией коллективизма – прежде, чем этот коллективизм будет культурно воспитан в условиях политической свободы) и личной ответственности:

«По идее социализма стихийное хозяйственно-общественное взаимодействие людей должно быть сплошь заменено их планомерным, рациональным сотрудничеством и соподчинением. Я нарочно подчеркиваю слово сплошь, ибо социализм требует не частичной рационализации, а такой, которая принципиально покрывала бы все поле общественной жизни.

В этом заключается основная трудность социализма, ибо очевидно, что ни индивидуальный, ни коллективный разум не способен охватить такое обширное поле и неспособен все происходящие в нем процессы подчинить одному плану. Это вытекает из существа дела, и отсюда явствует, что с реалистической точки зрения речь может идти только о частичном осуществлении задач социализма, а не о всецелом разрешении проблемы социализма. <…>

Очевидно, для рационализации общественной жизни первым условием является рационализация и дисциплинирование индивидуальной жизни. В настоящее время в обществе, основанном на свободной конкуренции, такое дисциплинирование достигается естественным подбором <…> Демократический социализм должен изменить этот общественный уклад, рациональное устроение общественных дел и в огромной мере также и индивидуальной жизни перейдет при нем к большинству общества. <…>

Социализм немыслим при ослаблении чувства и идеи личной ответственности, и, таким образом, эта идея и ее крепость в человеке есть необходимое (хотя, по всей вероятности, и недостаточное) условие осуществления социализма» [32, с. 109–114].

В отличие от своих многолетних единомышленников Булгакова и Бердяева, особенно в отличие от учительских претензий Д.С. Мережковского, Струве был убежден, что даже великому духовному революционеру Льву Толстому, как и любому духовному вождю времени, было просто не под силу стать «великим религиозным реформатором» [32, с. 107], и, видимо, сама невозможность религиозной революции в современности останавливала поиск Струве там, где его продолжали Булгаков и Бердяев.

Этому под стать были и чисто философский идеализм Струве как революционера, и его типичный для революционера атеизм. Развитие Струве по пути религиозного индивидуализма так и не дало заметных результатов вплоть до начала 1920-х годов, когда в эмиграции он стал православным – и более всего именно политическим православным.

Полемизируя с кругом Мережковского, тщащимся внести религиозность в революционное движение, он вполне нелицеприятно, идентифицируя себя с либералами в настоящем и с социалистами в прошлом, признавал, что секуляризованный либерализм бессилен перехватить у социализма его внедоктринальный, но от того не менее подлинный пафос справедливости, освобождения и жертвы, что либерализм не порождает религиозно окрашенного политического героизма: «Не религиозной ли смертью либерализма объясняется то, что он оказывается идейно так беспомощен в борьбе с социализмом, который практически лишь гораздо последовательнее своего секуляризованного родителя, а идейно с ним совершенно тождествен?! <…>

[Социализм] был верой в тысячелетнее царство, которое принципиально отличается от всей предшествующей истории; являясь, как с довольно забавной метафизической наивностью сказал Энгельс, “прыжком из царства необходимости в царство свободы”. Именно эта формальная религиозность, этот энтузиазм, прикреплявшийся к социализму, представлял себе, вопреки принципу эволюции, будущее общество не просто как усовершенствованное, или преобразованное, а как совершенное, или преображенное» [33, с. 94–95].

Собственное кредо Струве прозвучало в этом контексте действительно как рационалистическая “личная вера”, не имеющая никаких шансов на ее превращение в предмет общественной веры, фундамент социального движения, даже сколько-нибудь коллективного убеждения в рамках партийной ячейки. Есть подозрение, что эта “личная вера” была изобретена Струве ad hoc, исключительно ради целей журнальной полемики: «Я думаю, что на смену современному религиозному кризису идет новое подлинно религиозное миросозерцание, в котором воскреснут старые мотивы религиозного, выросшего из христианства, либерализма – идея личного подвига и личной ответственности, осложненная новым мотивом, мотивом свободы лица, понимаемой как творческая автономия.

В старом религиозном либерализме недаром были так сильны идеи божественного предопределения и божественной благодати. Всю силу творческой воли этот либерализм сосредоточил в Боге. Современное религиозное сознание с таким пониманием Бога и человека мириться не может. Человек как носитель в космосе личного творческого подвига – вот та центральная идея, которая мирно или бурно, медленно или быстро захватит человечество, захватит его религиозно и вольет в омертвевшую личную и общественную жизнь новые силы. Такова моя вера» [33, с. 97].

Осенью 1906 года возобновились прерванные революцией занятия в Санкт-Петербургском политехническом институте, основанном Витте в системе Министерства торговли и промышленности. 25 ноября 1906 года Струве был избран здесь преподавателем. Не пройдя академической карьеры, он здесь был обречен позже своих сверстников достигать университетских званий и позже обычного срока и в повышенном темпе защищать необходимые диссертации.

Лишь 12 сентября 1908 года он поступил сюда на государственную службу, когда был назначен доцентом по кафедре политической экономии, только 7 декабря 1913 года получил степень магистра за диссертацию «Хозяйство и цена. Часть 1», 30 июня 1914 года стал экстраординарным профессором, 17 февраля 1917 года защитил докторскую диссертацию «Хозяйство и цена. Часть 2». На вакантное после смерти И.И. Янжула (октябрь 1914 года) место академика по политической экономии и статистике РАН единогласно избран 22 марта 1917 года(1) (избрание утверждено
11 июня 1917 года)(2).

В конце 1906 года, после смерти редактора «Русской мысли» В.А. Гольцева, при котором этот журнал практически сошел с общественной сцены, Струве был приглашен известным историком и либеральным политическим деятелем, жителем Москвы А.А. Кизеветтером, которого издатели назначили новым редактором, разделить с ним редактирование классического либерального «толстого журнала» в качестве титульного соредактора, представлявшего петербургскую часть авторского коллектива и целевой аудитории.

К этому времени журнал уже сместился на обочину общественного внимания, проигнорировав все ключевые дискуссии 1890–1900-х годов, а Струве в свою очередь – после закрытия «Полярной звезды» и «Свободы и Культуры» – оказался без собственного печатного органа, в котором он мог бы проводить свои идеи и консолидировать сторонников интеллектуального движения, условно называемого «от марксизма к идеализму».

При несомненном лидерстве Струве как более опытного журнального организатора, соредакторство с Кизеветтером сохранялось до лета 1911 года, отчасти сдерживая дальнейший политический дрейф Струве вправо и поддерживая верность «Русской мысли» литературной непартийности в художественной части издания. В 1911 году Кизеветтер решил прекратить долго накапливавшиеся разногласия со Струве и подал в отставку с поста соредактора, оставшись близким сотрудником журнала(3).

1 Полный текст подписанного академиками А.С. Лаппо-Данилевским, Ф.И. Успенским и М.А. Дьяконовым представления от 8 марта 1917 года к избранию академиком РАН опубликован: [34, с. 99–101]; по другой копии источника здесь: [35].
2 Санкт-Петербургский филиал Архива РАН. Ф. 4. Оп. 5. Д. 74/1006–1065. Л. 432–435 (Формулярный список о службе П.Б. Струве, 1917). См. также личное дело Струве о службе в Политехническом институте: РГИА (СПб.). Ф. 25. Оп. 1. Ед. хр. 4336 (1909–1917 гг.); Ед. хр. 5345 (1917–1918 гг.)
3 О предыстории этого см.: [36]

Струве стал единоличным редактором «Русской мысли», с 1912 года став уже редактором-издателем, каковым оставался до прекращения издания в России летом 1918 года (и стал им при его возобновлении в эмиграции в 1921–1927 годах). При этом Струве не отказывался от партнерства с теми, кто признавал его лидерство, и, например, начиная с 1909 года заключил соглашение с «Московским еженедельником» Е.Н. Трубецкого (издатель – М.К. Морозова) о льготной совокупной цене на издания при одновременной подписке на оба журнала.

С марта 1907 года в «Русской мысли» появилась новая рубрика «Философия / Философия и религия», которую, однако, ее основному автору С.Л. Франку, даже при расширении авторского коллектива за счет Л.Е. Галича (Габриловича), А.К. Топоркова, Г.Г. Шпета, М.М. Рубинштейна, К.М. Милорадович, Н.О. Лосского, С.И. Гессена, П.П. Блонского, С.А. Аскольдова не удалось поднять до общественного звучания. В целях утверждения публичного веса философии Струве ввел в журнале дополнительную рубрику для статей и обзоров «Философское движение» (с февраля 1911 по декабрь 1915 года), где рядом с классическими текстами Франка, проявилась активная авторская «практическая философия» А.З. Штейнберга, Л.Е. Галича, П.И. Новгородцева, Г.Э. Ланца, И.А. Ильина, С.В. Лурье.

Именно в «Русской мысли» рядом с последовательным отрицанием анархизма, народничества / славянофильства и социально-культурного мессианства Струве выступил с послереволюционным и постлиберальным альтернативным кредо, одновременно сопроводив его нелицеприятным признанием: «я западник и потому националист, я западник и потому – государственник»: и в результате уже фактом стало признаваемое им самим его «духовное одиночество в той среде, которую обычно зовут интеллигенцией» [6, с. 116, 112].

Прямо противореча позднейшему автоапологетическому мифотворчеству периода эмиграции, Струве трезво говорил о себе и своем круге еще до скандала вокруг «Вех»: «Нигде в мире действительно умеренные прогрессивные элементы не имели и не имеют так мало авторитета, как у нас [в России]. В эпохи [общественно-политического] подъема они в общественном мнении стушевываются пред крайними течениями; в эпохи реакции власть практически не ставит их ни во что» [37, с. 203].

Струве легко признавал свою «непопулярность» после революции 1905 года: в противоположность тому, что в 1890-х годах он был «кумиром молодежи», теперь «успеха я не имею <…> в “новые вожди” я не попал и не попаду <…> той роли, которую я играл прежде и в русском марксизме, и в освободительном движении, я не могу и не хочу играть. <…> “Вождем” можно быть лишь тогда, когда либо “толпа” покорно следует за тобой, либо ты сам приспосабливаешься к толпе. <…> Когда я был руководителем Нового Слова и когда я был редактором Освобождения, я шел в ногу с другими в своей деятельности осуществляя коллективное действие, был… в известной мере “артельным человеком”. Это было нужно для дела и было нужно для меня», – писал он [38, с. 426–427].

Впрочем, это политическое одиночество нисколько не препятствовало Струве в политически успешном руководстве «Русской мыслью». Не было очевидным это одиночество Струве и для полиции. В Справке Санкт-Петербургского охранного отделения Департамента полиции МВД от 30 мая 1911 года настойчиво сообщалось, что Струве «добивается популярности среди студентов резкими порицаниями распоряжений правительства»(1).

В годы редакторского сотрудничества Струве с Кизеветтером литературная часть
«Русской мысли»(2) находилась под руководством Ф.К. Арнольда, С.В. Лурье, Ю.И. Айхенвальда (1907–1908)(3), Д.С. Мережковского и З.Н. Гиппиус (1909), В.Я. Брюсова (1910–1912) [44, 45], Л.Я. Гуревич (1913–1914), С.Л. Франка (1914–1918) [46]. Постоянно испытывая серьезные финансовые трудности, журнал не мог платить большие, конкурентные на рынке авторские гонорары и потому в области «идейного вещания» более рассчитывал на философскую солидарность, репутацию издания, идеологически и художественно терпимого к разнообразию, личные связи и авторскую активность литературных редакторов. Но, впервые опубликовав классические поэтические произведения Блока, Вяч. Иванова, Ахматовой, «Русская мысль» так и не смогла предъявить читателю яркие образцы художественной прозы(4).

В принципиальной для периода интеллектуального самоопределения Струве и важной для него по тематике своей рецензии на сборник А.П. Чехова «В сумерках» юношеский наставник Струве, редактор журнала «Вестник Европы» К.К. Арсеньев признавался: «Критический отдел наших периодических изданий давно уже не претендует на полноту, давно уже представляет пробелы, пополняемые более или менее случайно…» [48, с. 295–296].

Поэтому представляется не случайным, что свою версию «Русской мысли» Струве снабдил значительно большими по сравнению с другими «толстыми журналами» по объему и интенсивности отделами рецензий, культурной хроники и (по образцу журнала «Мир Божий») энциклопедической по качеству библиографией, в этом смысле прямо наследуя недолговечному журналу Б.А. Кистяковского, М.О. Гершензона и Е.Н. Орловой «Критическое обозрение» (1907–1909) и журналу «Книга» («Новая книга») [49](5).

1 ГАРФ. Ф. 102. ДП-ОО. Д. 59 л. А. Ч. 2 (1910). Л. 45 об.
2 Подробно об этом см.: [39, 40], а также: [41].
3 Результаты его деятельности как редактора литературного отдела журнала Струве оценивал скептически: [42, с. 302]. См. также благодарный некролог автора главному его поклоннику в «Русской мысли»: [43].
4 На литературно-художественные усилия журнала дважды критически откликался В.А. Чудовский: [47].
5 Струве отозвался на этот жанр периодики в специальной рецензии о первых номерах «Критического обозрения» и «Новой книги»: Русская мысль. 1907. Кн. IX. III отд.

После прекращения «Критического обозрения», с февраля 1911 года Струве ввел в «Русской мысли» постоянный раздел под таким же именем, соответствующий традиционному III отделу «толстого журнала», но оформленный как фактический «журнал в журнале», с собственной структурой и отдельным оглавлением. Этот раздел стал, вероятно, самой трудоемкой и в этом – оригинальной частью (близким к «Русской мысли» по верстке и спектру рецензируемой литературы опытом такого внутреннего библиографического журнала был социалистический журнал «Мир Божий»), составляя весомую его часть, вплоть до закрытия журнала летом 1918 года.

Его беспрецедентно энциклопедический состав, отражая широкие интересы Струве, был неизменно представлен рецензиями на книги по естествознанию и точным наукам, статистике, политической экономии, финансам, медицине и гигиене, философии, праву, географии, этнографии, национальным проблемам, военному и морскому делу (где доминировали тексты А.А. Свечина), авиации, истории литературы, языкознанию (где с 1913 года, по рекомендации Л.Я. Гуревич, преобладали рецензии Б.М. Эйхенбаума и В.М. Жирмунского [50]), религии и церкви, педагогике и народному образованию, изобразительному искусству.

И все же в пору доминирования в России ежедневной печати, массовых ежедневных газет, в том числе широко открытых для идеологической полемики и художественной литературы, судьба «Русской мысли» как центра политического влияния была предрешена. Ей оставалось быть центром рафинированной идейной работы и она стала им. В остальном, даже перед лицом других, более популярных «толстых» журналов «Русская мысль» проигрывала именно своей недостаточной политической определенностью.

Для понимания репутации журнала «Русская мысль» под редакцией П.Б. Струве в кругу традиционного чтения интеллигентной публики характерен рассказ-карикатура (в будущем это назовут комиксом) А. Иванова «Духовная пища» на последней странице обложки
«Сатирикона» (№ 2 за 8 января 1911 года) о выборе буржуазным читателем Конопаткиным журнала для подписки и чтения. Согласно рассказу в картинках, к читателю домой приходят гости: журналы «Русская мысль», «Вестник Европы», «Родина» и «Нива».

В итоге такого представления символически побеждает журнал «Нива», заваливший подписчика горой бес- платных приложений из сочинений писателей. А «Русская мысль» в узнаваемом образе ее редактора-издателя Петра Струве приходит в дом первой и выступает с длинной тавтологической наукообразной речью, истекая изображенным потоком воды, то есть пустословием. В текстовом комментарии к изображению об этом визите рассказывается так:

«– Позвольте представиться – «Русская Мысль». Надеясь, что самосознание масс, как показатель социальной эволюции на почве правовых отношений, правонарушение которых ведет лишь к усвоению массой своих прав по существу… да заставит вас глубже и самосознательнее отнестись к интереснейшим… Прошел час, два… стало сыро… Конопаткину казалось, что он умирает» [51].

Стержень своей редакционной политики Струве, очевидно, полагал вне партийных традиций и в этом принципиально спорил со сложившейся в России практикой. Он писал, едва приступив к руководству «Русской мыслью»: «Время “партийных” и даже “направленских” журналов… прошло. По умственной косности, по известному идейному консерватизму они могут иметь еще наибольший успех в кругах интеллигенции… но внутренно они мертвы. О “партийном” характере не только беллетристики, философии, литературной критики, но даже сколько-нибудь углубленной, сколько-нибудь философской публицистики, странно говорить» [38, с. 384–385].

Поэтому журнал «Русская мысль» в руках Струве превратился в авторитетный
«парламент мнений» в политическом отношении правее радикального социализма и левее политического монархизма. Струве верно увидел, что критически, вместе со всеми ежемесячными (и даже еженедельными) изданиями, проигрывая мощной и массовой «большой» ежедневной прессе, расцветшей после 1905 года, в политической оперативности и влиянии (чтобы поспевать за политическими событиями, в 1917 году Струве издавал в приложении к «Русской мысли» двухнедельный тонкий журнал «Русская свобода») и все же обреченная соблюдать универсальный формат «толстого журнала» с его большим литературно-художественным отделом, «Русская мысль» испытывала и растущую конкуренцию в сфере идейного влияния других журналов этого формата, хотя теперь они могут показаться интеллектуально более пресными(1).

Журналу было трудно конкурировать и с партийно-направленческими непериодическими «идейными сборниками» [53] и по своей рентабельности, и по теоретической монолитности и, следовательно, внятности привлекаемого ими внимания аудитории (именно это предопределило новое, после «Проблем идеализма», обращение круга Струве к жанру «идейного сборника» – в сборнике «Вехи»).

«Русская мысль» под руководством Струве, оставаясь праволиберальным органом в своей внутриполитической публицистике, в остальном медленно смещалась в нишу внепартийной и политически в целом индифферентной высокой культуры, науки, философии, религии, фундаментального обсуждения, например, таких тем из актуальной интеллектуальной повестки дня, как «проблемы нового религиозного сознания», «проблемы аскетизма», философия прагматизма, национальный вопрос(2) и этнография, внешняя политика и империализм.

Начиная с очерка «Великая Россия» (1908) Струве был первым русским мыслителем, открывшим для России тему империализма, только на рубеже XIX и XX веков получившую освещение в английской исторической и марксистской немецкой политико-экономической литературе (Р. Гильфердинг, К. Каутский) как связанные факты колониальной активности (англо-бурская война, интервенция в Китае, др.), многонационального единства и высшей капиталистической концентрации производства, переходящего в государственный социализм. В тот момент эта тема еще не нашла отражения даже в русской марксистской литературе, впервые обратившейся к ней примерно в 1913 году (И.И. Скворцов, В.И. Ленин, М.Н. Покровский, М.П. Павлович (Вельтман)).

Однако в решительную противоположность громкому читательскому и рыночному успеху сборника «Вехи», в пяти изданиях 1909–1910 годов вышедшего общим тиражом 16 тыс. экз., «Русская мысль» как признанный «орган веховцев» в 1909 году собрал всего две с половиной тысячи подписчиков(3), что было в несколько раз меньше числа подписчиков у таких лидеров рынка «толстых журналов», как «Русское богатство», и главное, исключало перспективу его текущей финансовой рентабельности [57].

1 По данным студенческой библиотеки Московского технического училища, готовившего высшие инженерные кадры, в 1914 году, доли читателей, то есть иерархия «толстых» журналов (они поступали библиотеку бесплатно) по числу запросов, были таковы: либеральный «Вестник Европы» (29%), народническое «Русское богатство» (22%), социал-демократический «Современный мир» (19%), струвеанская «Русская мысль» (18%), эсэровские «Заветы» (12%) (посчитано по: [52, с. 121]).
2 Полемика о национализме в «Русской мысли» с участием Струве собрана в [54]. См. также об этом: [55]. Библиографические дополнения к указанным текстам в этой полемике, в том числе В.В. Розанова и М.О. Гершензона: [56, с. 345, примеч. 2].
3 Средний тираж книги близкого по качеству аудитории к этому журналу некоммерческого издательства «Путь» (оно целиком было актом благотворительности М.К. Морозовой) составлял две-три тысячи экземпляров, а в годы наибольшей активности общий тираж его изданий достигал в 1910 году – 11 тыс.; в 1913 – 24,5 тыс. экз. [56, с. 235–236]. Для сравнения: годовой тираж всех номеров «Русской мысли» в указанном 1909 году можно счесть в количестве 30 тыс. экз. Таким образом, журнал, видимо, полностью выбирал свою специфическую читательскую аудиторию, учитывая ее значительное увеличение благодаря коллективному чтению в библиотеках

Активный автор «Русской мысли» и опытный журналист, в будущем знаменитый советский литературовед Б.М. Эйхенбаум, чьи интересы, впрочем, скорее были подчинены личной научной карьере, двойственно похвалил и оценил журнал как «аристократический орган» [50, с. 285]. Также подчинявший все искушения своей научной судьбе, однако принадлежавший к одному поколению со Струве, разделявший с ним пафос философского творчества вкупе с (впрочем, затухающим) интересом к общественной деятельности государственного масштаба, близкий к кругу Струве еще со времен «идеалистического направления» Н.О. Лосский все же оценивал «Русскую мысль» не с точки зрения демократичности аудитории, а под знаком общекультурной миссии журнала.

Он вспоминал: «Опыт революции 1905 года многому научил русскую интеллигенцию. Освобождение от узости сознания, сосредоточенного только на политической борьбе с самодержавием и на социально-экономических проблемах, начавшееся уже до революции, пошло ускоренным ходом. Появился интерес к религиозным проблемам и к православию; ценность национальной идеи и государства стала привлекать к себе внимание; проблемы эстетики, художественного творчества, истории искусства стали увлекать широкие круги общества. Журнал «Русская мысль», редактором которого стал П.Б. Струве, был выражением расширения и подъема интересов ко всему богатству духовной культуры» [58, с. 133–134].

В 1917 году в журнале Струве социалистический публицист В.П. Быстренин в цикле статей ввел в публичный оборот определение, которому была уготована богатая историческая и идеологическая судьба: пореволюционный [59]. Уже в 1918 году его воспринял Н.А. Бердяев, но, в силу цензурных условий, без публичных последствий(1). И лишь в эмиграции, особенно на рубеже 1920–1930-х годов «пореволюционность» стала непременным понятием в широко известной публицистической активности Бердяева и общественном движении эмигрантской молодежи.

1 Речь идет о нереализованном проекте [60]; см. также: [61]

В те годы «пореволюционность» означала согласие с необратимостью революционных перемен в России 1917–1918 годов, что было равно отказу от антибольшевистской реставрации дореволюционного политико-экономического уклада и даже согласию с правом большевиков на власть или участие во власти.

Струве, в 1917 году, после Февральской (и до Октябрьской) революции предоставивший страницы своего издания для порождения красноречивого понятия «пореволюционности», в 1905–1908 годах, несомненно, сам пережил состояние «пореволюционности» как транс-революционности, после-революционности, пореволюционности. То есть консервативного по сути согласия с новой реальностью, порожденной сколько угодно незаконченной революцией. Его журнал принял участие в спорах о политической свободе, реальной конституционности нового режима [62–65].

Тогда он равно осуждал радикализм революции и контрреволюции [66], надеясь на средний путь компромисса вокруг новой меры свободы и национально-государственных, вполне «империалистических» задач. С этим пафосом творческого, то есть идейно обоснованного, компромисса Струве и подошел ко времени участия в сборнике «Вехи» (1909), после которого взял решительный курс на формирование политического национализма, который хотел навязать идущей к власти национальной буржуазии. Революция 1905 года представлялась ему тогда необратимым и достаточным фундаментом для такого либерального консерватизма.

Колеров Модест Алексеевич, кандидат исторических наук

Литература

1. Покровский М.Н. Марксисты, которые… /М.Н. Покровский // Историческая наука и борьба классов : Историографические очерки, критические статьи и заметки. 2-е изд. М., 2012. Т. 2. С. 77–80.
2. Франк С.Л. Биография П.Б. Струве. Нью-Йорк, 1956.
3. Франк С.Л. Воспоминания о П.Б. Струве / Семён Франк // Непрочитанное… : Статьи, письма, воспоминания / сост. А.А. Гапоненкова и Ю.П. Сенокосова. М., 2001.
4. Струве П.Б. Избранные сочинения / сост. М.А. Колеров. М., 1999.
5. 
Франк С.Л. Предсмертное (Воспоминания и мысли) // Вестник РХД. № 156. Париж, 1986.
• Струве П. Patriotica. Политика, культура, религия, социализм : Сборник статей за пять лет (1905– 1910 гг.). СПб., 1911.
6. Струве П. Индивидуализм и социализм [1906] /П. Струве // Patriotica. Политика, культура, религия, социализм. СПб., 1911.
7. Струве П. Facies hippocratica : К характеристике кризиса в современном социализме [1907] /
П. Струве // Patriotica. Политика, культура, религия, социализм. СПб., 1911.

8. Струве П.Б. Интеллигенция и народное хозяйство [1908] / П.Б. Струве // Избранные сочинения / сост. М.А. Колеров. М., 1999.
9. Струве П. Памяти А.А. Бакунина и П.А. Корсакова [1907] / П. Струве // Patriotica. Политика, культура, религия, социализм. СПб., 1911.
10. Струве П. Из размышлений о русской революции [1908] / П. Струве // Patriotica. Политика, культура, религия, социализм. СПб., 1911.
11. Струве П.Б. Тем, кто «Возрождение» замыслили побить «Освобождением» (27 июня 1925) /
П.Б. Струве // Дневник политика (1925–1935) / отв. ред. Н.А. Струве. М. ; Париж, 2004.
12. Новая Жизнь. 1905. № 1. 27 октября // Новая Жизнь : Первая легальная с.-д. большевистская газета. 27 октября – 3 декабря 1905 года / под ред. М. Ольминского. Л., 1925. Вып. 1.
13. Луначарский А.В. Экскурсии на «Полярную Звезду» и в окрестности // Образование. СПб., 1906. № 3.
14. Новая жизнь. 1905. № 2. 28 октября // Новая жизнь : Первая легальная с.-д. большевистская газета. 27 октября – 3 декабря 1905 года / под ред. М. Ольминского. Л., 1925. Вып. 1.
15. Новая жизнь. № 26. 1 декабря 1905 // Новая жизнь : Первая легальная с.-д. большевистская
газета. 27 октября – 3 декабря 1905 года / под ред. М. Ольминского. Л., 1926. Вып. 4.
16. Розенталь И.С. Н. Валентинов и другие : ХХ век глазами современников. М., 2015.
17. Новая жизнь. 1905. № 24. 29 ноября // Новая жизнь : Первая легальная с.-д. большевистская газета. 27 октября – 3 декабря 1905 года / под ред. М. Ольминского. Л., 1926. Вып. 4.
18. Новая жизнь. 1905. № 5. 1 декабря // Новая жизнь : Первая легальная с.-д. большевистская
газета. 27 октября – 3 декабря 1905 года / под ред. М. Ольминского. Л., 1925. Вып. 1.
19. Попова О.Н. Письмо к П.Б. Струве, 19 ноября
[1905] // РО РНБ (АДП). Ф. 753. Ед. хр. 84.
20. От редакции // Полярная звезда. СПб., 1905. № 1. 15 декабря.
21. Милюков П.Н. Воспоминания [1940]. М., 1991.
22. Струве П. Два забастовочных комитета // Полярная звезда. СПб., 1905. № 3. 30 декабря.
23. Франк С. О критическом идеализме // Мир Божий. 1904. № 12.
24. Хвостов В. Идеалистическое направление в современной юриспруденции // Научное слово. М., 1903. Кн. IV.
25. Шулятиков В.М. Оправдание капитализма в западноевропейской философии : От Декарта до Маха [1908]. М., 2012.
26. Попова О.Н. Письмо к П.Б. Струве, 6 июня 1906 года // РО РНБ (АДП). Ф.753. Ед. хр. 84.
27. Луначарский А. Отклики жизни : Сборник статей. СПб., 1906.
28. Струве П.Б. Идеи и политика в современной России /П.Б. Струве // Избранные сочинения. М., 1999.
•29. Булгаков С.Н. Что дает современному сознанию философия Владимира Соловьева? [1903] /
С.Н. Булгаков // От марксизма к идеализму : Статьи и рецензии 1895–1903 / сост. В.В. Сапова. М., 2006.
30. Струве П. Лев Толстой. 1. Смысл жизни [1908] //П.Б.Струве. Избранное / Сост. М.А.Колерова. М., 1999.
31. Струве П.Б. Религия и социализм. Ответ З.Н.Гиппиус [1914] // П.Б.Струве. Избранное / Сост. М.А.Колерова. М., 1999.
32. Дмитриев А.Л. Экономические воззрения

33. П.Б. Струве // Факты и версии. Кн. II. Из истории экономики. СПб., 2001.
34. Колеров М.А. Пётр Струве как мыслитель : историографические итоги // Русский Сборник : Исследования по истории России. М., 2012. ХI.
35. Колеров М.А. О месте философии в «Русской мысли» : из писем А.А. Кизеветтера к П.Б. Струве (1909–1910) // Исследования по истории русской мысли : Ежегодник за 2006/2007 год. М., 2009.
36. Струве П. Нечто о моем мнимом импрессионизме [1908] / П. Струве // Patriotica. Политика, культура, религия, социализм. СПб., 1911.
37. Струве П. На разные темы [1908] / П. Струве // Patriotica. Политика, культура, религия, социализм. СПб., 1911.
38. Никитина М.А. Русская мысль // Русская литература и журналистика начала XX века. 1905–1917: Буржуазно-либеральные и модернистские издания / отв. ред. Б.А. Бялик. М., 1984.
39. Гапоненков А.А. Журнал «Русская Мысль» 1907– 1918 гг. : Редакционная программа, литературно- философский контекст : Дисс. … д. филол. н. Саратов, 2004.
40. Колеров М.А. Журнал «Русская Мысль» (1907–1918) и библиография русской периодики // Русский Сборник. Исследования по истории России. М., 2017. Т. XXI.
41. Струве П.Б. Памяти Юлия Исаевича Айхенвальда [1928] / П.Б. Струве // Дух и слово : Статьи о русской и западноевропейской литературе / сост. Н.А. Струве. Paris, 1981.
42. Ремизов А.М. Памяти С.В. Лурье // Звено. Париж, 1928. № 1.
43. Брюсов В.Я. Письма к П.Б. Струве / публ. А.Н. Михайловой // Литературный архив. М.; Л., 1960. Вып. 5.
44. Ямпольский И.Г. Валерий Брюсов о «Петербурге» Андрея Белого // Вопросы литературы. М., 1973. № 6.
45. М.К. С.Л. Франк. Из отзывов на рукописи в редакцию «Русской Мысли» (1915–1916) // Исследования по истории русской мысли : Ежегодник за 2003 год. М., 2004.
46. Аполлон. СПб., 1911. № 8; 1913. № 2.
47. Арсеньев К.К. Беллетристы последнего времени [1887] // Чехов А.П. В сумерках : Очерки и рассказы / изд. подг. Г.П. Бердников, А.Л. Гришунин. М., 1986.
48. Колеров М.А. Философия в «Критическом Обозрении» (1907–1909) // Логос. М., 1993. № 4.

49. Переписка Б.М. Эйхенбаума и В.М. Жирмунского / публ. Н.А. Жирмунской и О.Б. Эйхенбаум ; вступ. ст. Е.А. Тоддеса // Тыняновский сборник : Третьи Тыняновские чтения / отв. ред. М.О. Чудакова. Рига, 1988.
50. Колеров М.А. Заметки по археологии русской мысли : Булгаков, Струве, Розанов, Котляревский, Флоровский, Бердяев, журнал «Скифы», ГАХН// Исследования по истории русской мысли. 11 :
Ежегодник за 2012–2014 годы. М., 2015.
51. Иванов А.Е. Мир российского студенчества : Конец XIX – начало ХХ века : Очерки. М., 2010.
52. Колеров М.А. Индустрия идей : Русские общественно-политические и религиозно- философские сборники. 1887–1947. М., 2000.
53. Национализм. Полемика 1909-1917 : Сборник статей. 2-е изд. / сост. М.А. Колерова. М., 2015.
54. Покровский И.А. «Эрос» и «этос» в политике : По поводу одной полемики // Юридический вестник. М., 1916. Кн. XV.
55. Голлербах Евгений. К незримому граду : Религиозно- философская группа «Путь» в поисках новой русской идентичности. СПб., 2000.
56. Пайпс Ричард. Струве: правый либерал. 1905–1944 [1980]. М., 2001.
57. Лосский Н.О. Воспоминания. Жизнь и философский путь [1958] / сост О.Т. Ермишина. М., 2008.
58. 
Быстренин В. Настроения пореволюционной деревни // Русская свобода. СПб., 1917. № 2, 6, 12–13, 16–17, 20–21.
59. Бердяев Николай. Послереволюционные мысли (вместо предисловия) [1918] // Николай Бердяев // Духовные основы русской революции. Опыты 1917–1918 / сост. Е.В. Бронникова. М., 1998.
60. Колеров М.А. К истории «пореволюционных» идей: Н. Бердяев редактирует «Из глубины» (1918) // Исследования по истории русской мысли. [2] : Ежегодник за 1998 год. М., 1998.
61. Нечаев В. Манифест 17 октября и форма правления. Установлена ли учреждением Государственной Думы и Манифестом 17-го октября 1905 г. ограниченная форма правления в России? // Полярная звезда. 1906. № 4, 5.
62. Гессен Влад. Самодержавие и манифест 17 октября // Полярная звезда. 1906. № 9.
63. Кистяковский Б. Конституция дарованная и конституция завоеванная // Полярная звезда. 1906.
№ 11.
64. Нечаев В. Еще несколько слов о самодержавии и манифесте 17 октября. Ответ В.М. Гессену // Полярная звезда. 1906. № 11.
65. Струве Петр. Два забастовочных комитета //Полярная звезда. 1905. № 3.